— Не тяните, Сент-Клер! — сказал кто-то тихо, но настойчиво; голос принадлежал Кендаллу, молодому математику. — Мы подвергаем себя смертельной опасности!
— Вы пожелали увидеть это собственными глазами.
Мармадьюк Сент-Клер… Не тот беспечный Мармадьюк, которого я знал прежде, исполненный веселья и добродушия, — нет, это был голос человека, уверенно идущего к своей цели.
— Хватит пререкаться, дурачье!
А это кто? Голос хриплый и напряженный… Возможно, Рауз, член парламента.
— Покажите нам карту и реликвию!
К моему ужасу, один из них нагнулся и потащил на себя сундук. Я прижался к переборке. Сундук выволокли на середину каюты. Чтобы увидеть меня, им достаточно было нагнуть голову. Вместо этого они взяли из ящика ключ, затем послышался отчетливый щелчок, и потайное дно открылось.
Они молчали так долго, что я подумал, что обнаружен, но тут зашуршала бумага. Они раскладывали карту на столе у мистера Хэрриота.
— Вот эта линия? — спросил Рауз.
— Да. Семьдесят семь градусов западной долготы, — ответил Кендалл.
— Longitudem dei, — произнес Сент-Клер.
— Действительно, божественная долгота…
В голосе Рауза слышалось нетерпение, граничившее со страхом:
— Но тут нужно углубиться на пять лиг! Попробуй доберись, судя по этой карте.
— Ричард не такой дурак! И у него есть Лейн. Он свою задачу выполнит.
Это был Сент-Клер. Видимо, страх заразил и его.
— А реликвия?
Опять Кендалл. В его голосе слышалось напряжение, страх и — алчность.
Все пошли к койке Мармадьюка. Я не понимал, что происходит. Как мне ни было страшно, я все же высунул голову. К моему изумлению, Мармадьюк отодвинул в сторону задвижку в перегородке над своей койкой.
А потом что-то бережно оттуда вынул. Что-то плоское, тяжелое и завернутое в черную ткань. Они повернулись, и я забился обратно, так ничего и не увидев. Ткань развернули. Раздался чей-то судорожный вздох, и кто-то — наверное, Кендалл — начал молиться на латыни.
— Это она? — хрипло спросил Рауз.
— Она, — ответил Сент-Клер. — Ее поцеловала королева.
Опять молчание.
— Во имя Господа нашего, джентльмены… Мы должны победить!
— Ваша правда, Кендалл, — ответил Рауз. — Но если войдет Хэрриот, для нас все будет кончено прямо здесь.
— Так уберемся отсюда поскорее!
Кендалла явно мучило беспокойство.
Они водворили на место задвижку, вернули карту в сундук, закрыли потайной ящик, и Мантео, опустившись на колени, задвинул сундук обратно под койку, прижав меня к стене. Он надавил сильнее, а потом заглянул под койку и уставился прямо на меня. Туземец не выказал ни малейшего удивления. Его выражение ничуть не изменилось. Я уже собрался выбежать наверх и прыгнуть в океан, чтобы избежать конца, уготованного мне Сатаной, но тут Мантео так же молча встал, и они вышли, оставив меня дрожать в темноте. Я изо всех сил старался не заплакать».
ЧАСТЬ II
ВИЗАНТИЙСКИЙ КРЕСТ
ГЛАВА 15
Зоула вскочила и вылетела из комнаты. Я слышал, как она ходила взад и вперед по коридору. Она восклицала:
— Да! Да!
— Заговор? — крикнул я в ответ.
— Да, Гарри! Эти люди пытались сорвать экспедицию, у которой, надо думать, была тайная цель.
Зоула вернулась в комнату. Она подняла указательные пальцы и опустила взгляд. Я в замешательстве помотал головой.
— Цель как-то связана с этой долготой. Что особенного в семидесяти семи градусах к западу? Божественная долгота…
— Что-то очень знакомое…
Она положила ладони на макушку, закрыла глаза и поморщилась.
— И еще. Как они определяли долготу? На борту не было часов.
— Знаю. Часы Харрисона[11] появились не раньше тысяча семьсот тридцатого года. Думаю, они полагались на затмения, происходившие в определенное время.
Возьми местное время затмения, сравни его со временем, в которое затмение случается в Лондоне, и у тебя есть метка. В общем, возни хватало.
— Так что же у этих людей на уме? И что, черт возьми, было спрятано в той переборке?
Напольные часы в коридоре пробили три. Вдруг я почувствовал, что не могу больше держать глаза открытыми.
— Зоула, как насчет комнаты?
— Конечно! Все время забываю. Тебя преследовали головорезы, допрашивали в полиции в связи с убийством, а потом еще и избили. Полагаю, тебе и в самом деле хочется немного поспать.
Я последовал за ней, вверх по деревянной лестнице. На небольшой лестничной площадке имелось три двери. Зоула открыла одну из них, и мы оказались в маленькой аккуратной спальне, располагавшейся под самой крышей. В воздухе стоял легкий запах ароматической смеси.
— Подходит?
— Бениссимо!
Я сказал это совершенно искренне — и повторил бы, жди меня вместо кровати кишащая блохами куча соломы.
На полках рядами стояли куклы, привезенные из пятидесяти стран. Эскимосы с маленькими копьями, девушки из американских индейских племен с охотничьими ножами, шотландцы в юбках, греки, тоже в юбках, столь коротких, что где-нибудь на Лестер-сквер их арестовали бы, индийские мальчики в тюрбанах…
Все они смотрели на меня. Чувствуя себя немного неловко, я сбросил одежду и забрался под одеяло. Я лежал на матрасе, набитом конским волосом. В век тракторов такие не достать, но равных им по удобству как не было, так и нет. Головная боль, синяки, головорезы, огромные взятки, несносные дворянчики, юные женщины-вамп, путешествие времен Елизаветы — все смешалось в зловещий коллаж. Я засыпал.
Не сплю. Что-то меня разбудило.
Куклы ожили и с легким топотом бегают по дому.
Так проснулся я или не проснулся? Я ощущаю чье-то присутствие.
Бред. Я не верю в телепатию. Куклы подбираются ко мне: из темноты уставились пятьдесят пар глаз.
До меня доносится еле слышный звук. Кажется, из спальни Зоулы. Наверное, она пошла в ванную комнату. Потом стон. Или скулеж — тихий-тихий. Я не уверен, что действительно слышу его.
Я лежу трупом — с навостренными ушами и стучащим в груди сердцем.
Грохот! А следом вопль! Такой громкий, что больно ушам. Я вылетаю из постели и кидаюсь к двери. Распахнувшись, она ударяет меня по носу. Я чувствую теплую кровь, мне очень больно. Передо мной чей-то темный силуэт. Он может принадлежать Зоуле, но вот его кулак врезается в мое плечо. Я лягаю противника в живот. Моя ступня угодила во что-то мягкое, а пальцам стало больно. Мой противник охает, я лягаю опять — на этот раз краем ступни. Неужели Зоула мертва?
Теперь мой враг наносит удары в темноту. Они не достигают цели, и я бросаюсь на него, воспользовавшись своим девяностокилограммовым телом как тараном.
Неизвестный падает навзничь. Раздается два отчетливых удара: его затылок задевает косяк, а потом он бьется о пол лестничной площадки. Я бросаюсь на него сверху. Он хватает меня за волосы, а я давлю большими пальцами ему на глаза. Человек пугается и изо всех сил трясет головой, а я продолжаю нащупывать его глазные яблоки. Тогда он меняет тактику и с силой тычет пальцем мне в глаз. Мне приходится отпустить его и откатиться в сторону. Теперь на меня садятся верхом и, помахав кулаками, сдавливают горло, что есть мочи нажимая большими пальцами. Я пытаюсь отвести руки противника, но тот навалился всем весом.
Я не могу дышать. Мне страшно. Я пытаюсь нащупать его глаза, а перед моими собственными уже пляшут огоньки. Его ногти все глубже впиваются в мой кадык.
Тут раздается какой-то металлический звук. Неизвестный воет, словно раненый пес. Отпускает меня и с трудом поднимается на ноги. Слышна легкая возня. Нападавший с грохотом скатывается с лестницы, бежит по коридору внизу и хлопает входной дверью — так, что дрожит весь дом.
Свет включается, и я вижу Зоулу. Она, в пижаме с плюшевыми мишками и месяцами, торжествует, сердится, пылает румянцем… В руках у нее сковородка. Кажется, чугунная. Такой можно вдребезги разбить череп.
— Хорошо я ему врезала?
Зоула в душе. Сквозь щель под дверью доносится шум воды. За двойным стеклопакетом шумит Лондон.