— Нет, старина, эти деньги отправятся в Саусалито. И возможно, в местечко под названием Куз-Бэй. Там живет семья, с которой я бы хотел повидаться. — Я подумал о Марии Уоррен. Ее дух жаждал покоя. Она погибла, потому что (по крайней мере я так считал) оказалась нечаянно связанной со мной.
Впереди возникла береговая линия Тиноса, с ее белыми домиками, расположенными ярусами на склонах горы. Когда мы подошли ближе, я увидел церковный шпиль. Часть города лежала в тени, отбрасываемой скалой, но на колокольне церкви Пресвятой Девы (цвета слоновой кости), видимо, всегда играло солнце, так что это здание как будто господствовало надо всем городом. В порту не было точки, откуда церковь не была бы видна, — она величественно возвышалась над крышами домов в конце широкой улицы, которая вела от причала к железным воротам храма.
Гавань была сплошь забита лодками. Димитри не мог найти место, чтобы пришвартоваться, так что мы бросили якорь прямо в одной из бухт, а потом пешком побрели в город. Я договорился встретиться с друзьями в баре неподалеку от «Посейдона», когда закончу дела. Мы расстались на пристани, и я увидел, как старый каик выходит из бухты, направляясь в открытое море и с трудом пробираясь среди огромного количества прочих судов, заполонивших гавань.
Икона была надежно спрятана в рюкзаке. Я надел поношенные синие джинсы и старую футболку с эмблемой колледжа Беркли и теперь не выделялся в толпе туристов, пришедших поглазеть на захватывающее действо.
Портье слегка удивила моя двухдневная щетина, когда я вошел в «Посейдон». Он действительно зарезервировал номер для мистера Гарта Хенсона, но теперь гадал, не будет ли у него неприятностей из-за моей неряшливой внешности. Он смотрел на меня в упор, как будто не мог поверить, что этот потрепанный тип в состоянии позволить себе номер в «Посейдоне».
Рик Андерсен не скупился на расходы. Комната, хотя и не роскошная, была уютно обставлена и выходила окнами на порт. Я открыл огромные двери балкона, сбросил сандалии и откинулся на спинку мягкого кресла. Я подумал, что могу с чистой совестью расслабиться в ожидании своего загадочного «агента».
Наверное, я задремал. Меня разбудил телефонный звонок.
— Слушаю, — сказал я по-гречески в трубку, слегка удивленный и сбитый с толку; после сна мои чувства немного притупились.
— Хенсон? — Говоривший был явно не грек. Я напряг память, пытаясь представить себе его лицо. — Завтра вечером. В парке напротив церкви. Передадите ее священнику.
И не американец. Голос с легким акцентом, почти юношеский, но я никак не мог его вспомнить.
Я повторил только что услышанное, чтобы потянуть время в надежде на то, что звонивший назовется. Видимо, он был мне незнаком. Сколько же людей вовлечено в эту схему? Скольких соблазнили и сделали сообщниками в нелегальном бизнесе?
Вдруг меня охватила паранойя. Может быть, и гостиничный персонал принимает в этом участие?
— Хенсон, мы за вами следим. Учтите.
С этими словами незнакомец положил трубку. Связь оборвалась; замигал огонек, указывая на то, что позвонивший отключился окончательно. Ладони у меня вспотели, я почувствовал, как подступает головная боль.
Кто эти психи? Что бы там ни было, я решил просто забрать деньги и смыться — и к черту остальное.
Глава 34
Шествие паломников началось рано утром. Я проснулся от криков за окном. Гавань были запружена шумной толпой, которая постепенно заполняла и улицу. С балкона я наблюдал за тем, как с лодок и из машин извлекали носилки и инвалидные кресла; люди с костылями и палками прокладывали себе дорогу к церкви Панагии Евангелистрии.
Я вышел на улицу и начал протискиваться сквозь плотную толпу. Порой некуда было поставить ногу. Богомольцы отчаянно проталкивались по направлению к возвышавшейся над городом церкви. Лучики солнца дробились в драгоценных камнях, украшавших икону, которую несли во главе торжественной процессии. Алмазы сверкали на свету, как искры огня.
Это было удивительное зрелище. Когда священники приблизились, люди начали плакать и молиться, распевать молитвы Пресвятой Деве и воздевать руки, умоляя о милости. В течение ста лет это паломничество было символом их веры в Богородицу. Бесценную икону окружало столько народу, столько священников, секьюрити и служителей церкви, что я удивился, каким образом Андерсен и его дружки сумеют успешно и без особых затруднений провернуть свою схему.
«Не задавайте вопросов», — предостерег меня Рик. Именно так я и собирался поступить. Узнать больше, чем я знал сейчас, — значило притянуть неприятности, с которыми мне не справиться. Я был просто пешкой в игре Андерсена, его орудием. Теперь моя работа была завершена — или почти завершена. Сегодня вечером, под покровом полночной темноты, я отдам фальшивую икону, и все будет кончено. Дело сделано. После этого я наконец снова начну жить нормальной жизнью. Еще несколько часов — и я свободен.
В этой процессии было что-то мистическое: епископы, столь блистательные в своих белых облачениях и золотых митрах, священники в черных и темно-синих одеяниях, торжественно раскачивающие благоухающие кадила; икона на подставке из филигранного серебра, которую нес почетный караул, состоящий из одетых в белое моряков и солдат в шлемах; толпа смиренных верующих, приехавших на Тинос, чтобы поклониться святыне и получить утешение от Пресвятой Девы.
Я испытывал благоговейный страх, убеждаясь в том, какой невероятной властью обладает икона равно над служителями церкви и паствой. Это не шло ни в какое сравнение с тем, что я чувствовал, когда обучался в семинарии.
Глава 35
После роскошных дневных празднеств наступил почти сверхъестественный покой. Главная улица, в течение дня заполненная паломниками, с наступлением вечера опустела. Тинос спал, озаренный полной луной, окна были закрыты ставнями и темны, входы в магазинчики загорожены проволочными сетками. Только бродячие коты крались по безлюдным улицам, ища объедки в грудах мусора.
Светлая колокольня Панагии Евангелистрии возвышалась над городом, словно исполинский часовой, на фоне черных склонов горы. Нигде не было ни огонька, не считая уличных фонарей. Белые здания семинарии окружали церковь наподобие крепостной стены. Тяжелые железные ворота с серебряными фигурами святых были заперты.
Я ждал под огромным старым деревом в маленьком парке, через дорогу от церкви. Мне были видны часы на колокольне; стрелки приближались к полуночи. Неподалеку, среди сосен, ухнула сова. На отдаленной ферме залаяла собака. На детской площадке, по ту сторону парка, ночной ветер играл с качелями.
Послышались торопливые шаги по гравиевой дорожке.
— Хенсон? — негромко спросил голос.
Я обернулся.
Передо мной стояла высокая фигура в просторной черной рясе греческого священника. У него была традиционная борода и волосы, собранные в хвост на затылке, под головным убором, похожим на дымовую трубу.
Мы не обменялись больше ни единым словом. Я протянул ему сверток с иконой. Он подал мне конверт и подождал, пока я открою его и удостоверюсь, что внутри лежит обещанная сумма денег. Я быстро, дрожащими пальцами, пересчитал их. Шестьдесят пять тысяч долларов крупными купюрами. Полный расчет.
Он осмотрел копию иконы и сказал:
— Великолепно.
Я уловил американский акцент.
Одеяние священника избавило меня от необходимости угадывать его национальность, но я попытался разглядеть в сумраке лицо этого человека. Я сделал шажок вперед, чтобы присмотреться, но он отвернулся и торопливой походкой пошел к выходу из парка по направлению к семинарии.
Я сунул толстый конверт в карман куртки. Для меня все закончилось. Со мной расплатились. Но я ощущал какую-то пустоту, неразрешенное противоречие, недоговоренность. Я снова и снова пытался убедить себя. Я получил то, что хотел; но, по иронии судьбы, моя уверенность в том, что я достиг цели, внушила мне следующую мысль: теперь, возможно, и следует рискнуть — ведь терять нечего.