Ночь на юге наступает скоро. Солнце в две минуты закатывается за горы. Земля точно шапку надвигает на брови. Всё спит. Только что я простился с моими друзьями. Я испросил у них разрешения остаться ночевать под открытым небом, точней, под той самой террасой-виноградником, о которой писал мой О. А. Моя кровать состоит из железной рамы, двух-трёх широких досок и разложенных на них постельных принадлежностей. Немного жестковато, но зато сколько поэзии!
В сердце моём, как будто через тысячу лет мрака, безотчётная радость, над головой – ни единой тучки, в душе хотя бы одно облачко! Часы пробили 12. Но как тут уснуть?
Нет! Положительно ничего нет лучше южных ночей: звёзды в кулак глядят, не мигая, прямо в душу. Млечный мост, точно санный путь, отгораживает одну половинку неба от другой; так и кажется, что сейчас по нему неслышно катятся какие-то золоченые сани, и кто-то Невидимый и Неслышимый, напоминающий нашего Деда Мороза в красном тулупе и с белой бородой, неслышно погоняет своих буланых коней. Прислушайтесь: дин-дин-дин, колокольчик тонко перекликается с тучами проснувшихся сверчков. Нет, не спит ночное небо. Оно движется и колышется, расширяясь вширь и вглубь. Оно дышит.
Проклятая духота! Она становится моим самым прилипчивым, заклятым врагом: я или хватил вина через край, или мне просто не спится.
Я встал и в какой-то полусонной прострации стал кружить по крошечному садику, нагнулся очень низко под упавшую толстую лозу виноградника и оказался у калитки.
Ночь стояла чудная. На тебе: точно рой светящейся мошкары показывались звёзды, луна, как полоумная сомнамбула, только собиралась встать над землёй, откуда-то от реки потянуло прохладой и оглушительным рёвом лягушек. Всё это придавало южной ночи почти гоголевское вдохновение.
Я толкнул калитку и сделал два шага вперёд. Нащупав правой рукой огорожу[16], я сделал ещё десять шагов и оказался в проулке. Пройдя ещё несколько метров вниз к гребле[17], я вдруг совершенно обомлел… я стал, разинувши рот, точно для этой сказочной ночи я только и приехал на Кубань. Тёмный проулок горел: сказать точней, горели какие-то три или четыре головы, что стояли на кольях забора и с любопытством глядели на меня. Из глаз, ушей, ноздрей и оскаленных ртов валил дым и огонь…
Я отшатнулся назад. Но кто-то, казалось, шепнул мне в самое ухо что-то из Гоголя: «Добре, хлопче!»
Одна голова пошатнулась и повернулась ко мне. Что-то затрещало в кустах, послышалось тонкое блеяние и смех – и две фигуры, мужская и женская, опрометью пробежали мимо меня.
И тут неожиданная счастливая догадка осенила меня: это розыгрыш! Молодые казаки и казачки от непобедимой любви ко всякого рода страховыне и, быть может, кубанской старине, решили подшутить над каким-то прохожим, а подвернулся им я – столичная птица…
Я подошёл к одной голове и прикоснулся к ней рукой – это была обыкновенная тыква с прорезью для глаз, ноздрей и оскалом зубов, внутри горела свечка и торчала какая-то ветошь.
Тыква от моего прикосновения наклонилась ко мне, потом от меня и свалилась за ограду, свечка выпала и упала на солому, солома занялась, из дома выскочили хозяин с хозяйкою и в два голоса закричали: «Горим!»
Собаки, будто сорвались с цепи, подняли страшный лай.
Я ретировался восвояси.
Возвратясь к себе, я почувствовал в ногах неимоверную тяжесть. Ночное происшествие подействовало на мои нервы не хуже снотворного. Перебрав эмоций, я мгновенно заснул и проспал бы до обеда, если б рано утром меня не разбудил стук в калитку и создавшийся шум у неё. Мои друзья старались отбить чью-то атаку. Я приподнялся. Напротив калитки стоял и домогался чего-то расхристанный мужик с огненными волосами и в прямом смысле слова с пеной у рта. Вид у него был бесноватого. Разобрать спросонья, что он кричал, не было никакой возможности. Правой рукой он отчаянно жестикулировал, а левой придерживал… тыкву, покрытую копотью, точно чёрной глазурью. Видно, ту самую, какая этой ночью свалилась за ограду. Из слов его я разобрал только одно: он отчаянно домогался, была ли их дочка вчера под вечер на ***, он указал местечко.
– Цэ вин, дзыга проклятый! – орал он во всю глотку.
Получив исчерпывающий отрицательный ответ, он наконец удалился, не выпуская тыкву из рук, как весомое доказательство.
– Ось пиду в милицию, так и хату спалят, – продолжал он причитать своим чрезвычайно неприятным голосом.
16
Здесь, на кубанских хуторах, и теперь ещё можно встретить род плетня из диких акациевых веток и соечников, который в просторечии называется огорожа.