Я встал, умылся, посмотрел на себя в зеркало: вид у меня был сносный, если не считать припухлости век да незначительной бледности. Итак, я второй день на Кубани. «Надо б сходить на рынок, – подумал я. – Сегодня воскресенье, весь цвет казачества на базаре!» Между тем была минутка до завтрака. Я расхаживал, пощёлкивая пальцами, по саду и что-то напевал, но мотив мой, точно оборвалась плёнка, застрял на непонятном слове «дзыга», что бы это могло значить?
Девчонка – кстати, рад вас с ней познакомить – Настенька, прошмыгнула мимо меня.
– Настенька, – сказал я. – Что это значит «дзыга», уж не ругательство ли по-казацки?
Краска выступила на её щеках.
– Нет, так зовут человека…
– Что ж, это его имя или прозвище?
– Его зовут Сер-ге-ем, – сказала она с расстановкой.
– А чем этот Сергей занят? – спросил я, сделав из глаз щелки не хуже следователя.
– Он художник.
– Художник?
– Да.
Тут лицо моё, наверное, сморщилось не хуже моченого яблока. Девчонка, увидав это, убежала. «Чудак какой-нибудь, – подумал я, – и уж точно пьяница! Какой уважающий себя художник застрянет в этом захолустье».
Местный рынок не произвёл на меня того впечатления, на какое я мог рассчитывать вначале. Как выяснилось, у местного населения есть свои воскресные привычки – встать в 3–4 часа утра с тем, чтоб покончить с торгом уже к 7-ми. Так что я мог бы быть весьма признателен проклятому рябому, если бы он разбудил меня часом раньше.
Правда, я застал ещё под двумя навесами посреди каменистой площадки (это всё, что составляло рынок) двух торговок-баб, нескольких адыгейцев, человека с коровой да нескольких казаков, которые без церемоний ощупывали корову и, разгорячась, говорили о приметах, по которым можно узнать о достоинствах худобы. Хозяин коровы равнодушно сидел сбоку у забора и курил цигарку, т. к. разговор, очевидно, не шёл о цене. Я прошёл мимо рядов. Бабы, сонно глядя, оценили каким-то чутьём во мне приезжего и накинулись, точно две сороки, одна с ведром слив, а другая ещё с чем-то. Я отмахнулся. У ног адыгов, прямо на земле, лежали два мешка арбузов и с десяток дынь. От дынь даже на расстоянии исходил чудесный запах. Я приценился – дорого (даже по московским меркам). Я приценился ещё раз – нет!
Торговаться больше не имело смысла, т. к. было видно, что это больше в их интересах, чем в моих. Я дал то, что просили, сунул ароматный плод в авоську и направился к выходу. День был пасмурный, или это стоял туман – чёрт их знает, эти новые места, поди узнай! Солнце тускло, точно свечка, висело над тополями, его напрочь съедала молочная пелена. Я спустился к речке. У моста несколько мальчишек сидели с камышовыми удочками. Река стояла без малейшего движения, будто это вовсе не река, а озеро. Я постоял с минуту. На поплавках мальчишек – длинный знак молчания.
– Нет клёва? – был мой вопрос, точно в воду полетела слюна.
– Не-ма.
Я отправился домой.
Дав небольшой крюк возле рынка, я уж стал ворчать про себя: «А где же центр?» Как из тумана, вынырнул довольно привлекательный парк. Посередине его виднелось здание необыкновенно стройных пропорций. Оно окрашено было в жгучий синий цвет, так что даже на расстоянии глазам стало больно. «Должно быть, клуб», – подумал я. Малюсенький Ленин стоял перед ним, он протягивал руку навстречу прохожему, точно приглашал зайти. Я свернул. Мне стало вдруг интересно, чем потчуют местную молодёжь из сферы, так сказать, духовной. Но на месте афиш оказались пустоты, в них беспрепятственно прогуливал ветер и трепыхал остатками ткани. Я двинулся в клуб. Фойе было открытым, но пустым и холодным. Я повернулся на каблуках вокруг собственной оси и таким образом одним взглядом охватил то, что имелось на стендах. А стены украшала приличная роспись. О чём-то неуловимо знакомом, казалось, хотели поведать стены. Но о чём?
После сумасшедшей ночи и пожара, когда треволнения немного улеглись, я стал подступаться к моему приятелю О. А. с расспросами о странной, загадочной личности этого художника С. Ик-ва.
– Этот ваш художник Иконников наделал немало хлопот прошлой ночью, – сказал я.
– Этот Иконников – непроходимый чудак, – сказал сердито мой О. А. – Знаете, есть такой род неугомонных людей, которым не живётся на свете спокойно.
– А чем это беспокойство выражается?
– Бог его ведает, что это за человек: мать ли его таким родила или он таким сделался в Москве, но в его жилах или дрянь, или какая-то кровь конокрада… Судите сами: каждый день в его голове новый прожект: то ему непременно надо съездить в Москву на… быках, то срезать розы в чьём-то саду и положить тут же на веранде, то в чьём-то сажку[18] перемазать кур и свиней, и непременно розовой краской, ну а уж наши горшки хуторян он большой любитель перемазать в синий цвет! Тут на днях он накарябал на воротах сельпо латинское изречение – когда его перевели, эти слова оказались матерные… Он, как атаман какой-то шайки разбойников, вечно в окружении наших грязных казачат, они у него вроде подручных, а он у них, разумеется, Робин Гуд. Что-то есть в этом весёлое, детское и даже смешное. А в прошлом году у нашего объездчика Кузьмича он и его дьяволята похитили лошадь в куту[19] и стали на ней таскать арбузы с баштана. Теперь вот пожар…