Цдзян, бедный Цдзян! Как он переменился в последнее время, и смерть несчастного юноши только добавила ещё один суровый штрих на его лице. Его и без того малоподвижное аскетическое лицо стало более твердым, движения – более резкими и на манер подростков угловатыми. Его складки на лбу стали чаще сбегаться у переносицы и опускаться в уголках рта. Его ум стал более холоден, а улыбка – детской и беспомощной: посмотрит в глаза, как будто душу вытащит. Его одолевает изнутри какая-то забота и, кажется, я знаю, что тому виной.
Мы вновь уселись с Катей под жасминовым кустом и продолжали ворковать. Цдзян, видно, довольный этим, скрылся в подвале и появился оттуда не более, не менее, как с… бутылкой вина! Меня это очень обрадовало, но и удивило. Цдзян расхаживал по саду с этой бутылкой вина, видно, воображая себя страшным пьяницей, конфузился при этом, хотя и старался придать себе победоносный и торжественный вид. Наконец, поймав мой неодобрительно-испытующий взгляд, произнёс:
– Вот и Вы, наверное, удивлены, что Цдзян – пьяница, и не ожидали у него увидеть такой бузы?
– Не ожидал, – чистосердечно признался я.
Тут же под жасминовым кустом накрыли на стол.
– Видите ли, – продолжал он, – я не ханжа, а в каждой семье есть кругленькая дата. Ровно четырнадцать лет, как мы вернулись сюда из дальних странствий. Кате тогда было четыре года.
Я посмотрел на Катю, она покраснела (А-га! Значит, Кате – восемнадцать!).
– Но даже не в этой дате дело, а дело в том, что Катя взрослая… – Он запнулся, как бы переводя дух, как тяжеловоз, везущий тяжкий груз в гору: – Вот и выпьем за то, что Катя взрослая, – закончил он неожиданно.
Было понятно, что Цдзян волновался, а вот за что мы пьем, я так и не понял, может, за то, что Кате пора замуж? Уж не за меня ли?
Хе-хе!.. Иконников, ты после шестиградусной бузы городишь что-то не то! Винцо оказалось действительно шестиградусной бузой, и я вместо одной рюмки выпил две.
13-го августа
Вы стояли когда-нибудь под ледяным водопадом, хотя бы несколько минут? Разумеется, вам я не желаю смерти и не призываю нестись во все пятки под первый же ледяной поток. Бешеный поток несётся навстречу вам, стараясь вас сшибить с ног и превратить в лепёшку. Это одно из любимых занятий моего Учителя. Каждый день в парусиновых шортах и с кувшином на голове он отправляется в путь. Там, на вершине горы, есть Чёртова седловина, через которую, дробясь и разбиваясь, несётся бешеный поток. Поток воды так быстр, и температура воды так низка, что, несмотря на незначительную ширину, его «убойная сила» такова, что этого достаточно, чтобы остаться погребенным под ним. Мой сенсей[10] проделывает этот путь каждый день уже 14 лет. Это, похоже, для него ритуал, как для японца восхождение на Фудзияму. Нынче мы с ним разделись донага и стояли, кто сколько смог, подняв лицо и руки вверх. Со стороны, наверное, можно было подумать, что это сумасшедшие или своеобразный ритуал таинственной секты йогов-респов. Во всяком случае местное про-тибетское божество, которое притаилось в этот момент в кустах, должно быть нами довольно.
Сколько чудодейственной силы в ледяной воде! Вы, конечно, догадываетесь, что я простудился и почти что слёг. К вечеру меня начало знобить и выламывать суставы с такой силой, как будто меня начали колесовать. Мои щёки запылали и, по обыкновению, заложило горло. Я слегка переборщил, отправившись под ледяной душ. Мой сенсей осмотрел меня, как заправский доктор. Затем вывел меня на широкий двор, усадил на стул, поставил ноги в таз, налил в него ледяной воды, а другим таким же тазом ледяной воды начал меня окатывать с головы до ног: так пять раз.
Затем заставил пробежаться по двору раза два. Через часок озноб пропал, а через два я уплетал груши из того самого таза необъятной величины. Я свеж и молод, как голубой подснежник. Браво, Учи тель!
Странное дело: по всем признакам я должен был простудиться и не простудился, я должен был слечь в огне лихорадки и не слёг. Это похоже на колдовство. Но не странно ли и вот ещё что: пока отец колдовал надо мной, быть может, вырывая из лап смерти, его дочь на другом конце двора смеялась… Чему? Вот все женщины таковы! Я обратил внимание, как она обирала ветки сливы, которые склонялись до самой земли, и улыбалась! Это раздражающе подействовало на мои нервы. Я подошёл.
– Быть может, Вам припомнилось что-нибудь смешное? – поинтересовался я, ещё подрагивая от холода.
Катя взглянула на меня, чтобы убедиться, не злюсь ли я.
– Нет.
– Тогда я не понимаю Вас, – сказал я (действительно, не понимая, что это смешно, когда на голову больного человека льют ледяную воду).