Чем дальше поезд уносил меня от аэродрома Водопой, тем меньше было раздумий об аэроклубе. А когда из окон автобуса, крутившего лихие развороты по жуткой горной дороге, я впервые увидел море, то забыл обо всем на свете. Находясь в санатории, я дышал ароматом моря, напоминавшим мне тогда запах камышинского арбуза. С военным летчиком-бомбардировщиком, младшим лейтенантом Петей, соседом по столу (фамилии его не помню), мы пропадали вечерами на танцах.
На пятый день отпуска мы поднимались с пляжа по крутой дороге в свой Буюр-Нус и увидели бегущего нам навстречу массовика-затейника, который размахивал руками, как ветряная мельница крыльями.
– Товарищи! Война!
Мы засмеялись, полагая, что это очередная шутка, но Коля для большей убедительности побожился, и тогда мы поверили. После речи Молотова я подумал: «Вот теперь-то мне наконец удастся стать военным летчиком!»
Я окончил Саратовскую школу пилотов Осоавиахима в 1933 году, но в военное училище не попал. Хотя мой инструктор Панфилов в выпускной характеристике и сделал вывод: «В военную авиацию разведчиков», – но меня все же послали по разнарядке в Центральную летно-инструкторскую школу Осоавиахима в Москву. Окончив ее, я так и застрял в аэроклубах: Нальчикский, Черниговский, Николаевский… Сколько можно утюжить воздух вокруг аэродрома на полотняном У-2? Мне хотелось полетать на настоящем, боевом самолете! Втихомолку от начальника я строчил, конечно, рапорты военкому Кандаурову, но тот все отказывал. Лишь в тридцать седьмом меня направили служить в Новочеркасск: там, оказывается, была школа младших авиационных специалистов – ШМАС, а при ней летное подразделение. Но летать там мне не довелось. Первым делом нас постригли наголо, и началась строевая подготовка и изучение уставов. Это был курс молодого бойца, перед которым все были равны: и призывники, и летчики с солидным стажем инструкторской работы.
Оказалось, что первый год в ШМАСе нам предстояло заниматься теорией и только потом мы должны были приступить к обучению полетам на… У-2. Выходило, что меня будут снова учить тому, чему я сам учил других! Пришлось идти на почту с текстом телеграммы слов этак на сотню. Я подал бланк в окошечко. Молоденькая телеграфистка долго читала, то и дело поглядывая на меня: телеграмма-то была на имя самого Ворошилова [3] ! Телеграмму она все же приняла, и вскоре пришло распоряжение – вернуть в аэроклуб.
Теперь, в Гурзуфе, меня застала война. Скорее в Николаев, а там добьюсь назначения в военную часть и быстренько переучусь на боевом самолете! Но оказалось, что не так-то просто было добраться даже до Симферополя. Весь транспорт в первый день войны был мобилизован военкоматами, а вывозить из Гурзуфа начали только военных, и то по старшинству. Сколько же придется ждать своей очереди младшему лейтенанту запаса?
Решив с Петей добираться на попутных машинах, после обеда мы распрощались с санаторием, взяли чемоданы в руки и поднялись к шоссе. Перегруженные полуторки и автобусы мчались как на пожар, и на наши поднятые руки никто не обращал внимания. Мы двинулись по дороге и к вечеру, отмахав километров двадцать с гаком, оказались в Алуште. За Алуштой какой-то шофер сжалился и позволил нам залезть в кузов заваленного мешками грузовика. Несколько раз нам пришлось помогать водителю латать лопавшиеся камеры, и до Симферополя мы добрались только поздно ночью.
Город был затемнен, а на вокзальной площади стоял гул. Народ сидел на чемоданах и узлах, хныкали дети, переругивались мужские голоса, сновали в потемках люди, осторожно перешагивая через спящих. У входа к военному коменданту была толпа, и пробиться к заветному окошечку за билетом казалось невозможным. «Пропустите генерала!» – раздастся чей-то голос в темноте, но люди расступаются неохотно, со всех сторон молча жмут. Всем срочно надо в свои части…