— Да, выброси, — настаивала Вероника Александровна. — Вот, милая моя, тебе деньги, пойди, купи новую. Бидон для молока тоже купи. И сходи на базар. Третий день, я по твоей милости, без кофе сижу.
— Не пойду я на базар. У меня… нога болит, — сказала Оля. Впервые в жизни она говорила неправду и говорила со злобной радостью.
— Вдруг нога заболела! Странно. Впрочем, я пойду сама.
— Бабушка, ты и к Анне Ивановне можешь зайти, — смиренно подсказал Миша. Ради такого исключительного случая, когда можно на время избавиться от бабушки, он согласен был забыть обиды и вступить с ней в переговоры.
— Конечно, зайду, чтобы отдохнуть от этого ужаса, от этого ветра и жары. Но я не. могу допустить, чтобы ты из-за этой девчонки, как вчера, голодал.
— Я поджарю глоси, — хмуро проговорила Оля.
Вчера она не успела сказать деду, чтобы он занял денег, и рано утром пришлось взять у рыбаков глосей в долг. Деда, конечно, не виноват. Он никогда не знает, есть у них еще деньги или нет.
— Миша, милая моя, их не ест, — даже не взглянув на нее, холодно бросила Вероника Александровна, хотя никогда не только не пробовала, но даже не видела этой рыбы.
— Я очень люблю глоси, — сказал Миша, тоже никогда о них не слышавший. Ради того, чтобы бабушка ушла, он согласен съесть даже жареных головастиков. Ведь если она встретит Анну Ивановну, которая здесь где-то на курорте, то раньше вечера дрмой не вернется. Когда в Москве бабушка уходила к Анне Ивановне, её не только к обеду, но и к ужину не ждали.
Предоставив Мише вести дипломатические переговоры, Оля занялась, рыбой. Перед уходом Вероника Александровна сказала, что если Миша будет себя хорошо вести и если уляжется ветер и если завтра будет теплый воздух и теплая вода, то она, вероятно, позволит ему два раза окунуться.
— В порту? — невинно спросил Миша.
— Не говори глупостей, как будто ты не знаешь, что в порту глубоко. Купаться поедем на пляж. Смотри же, веди себя хорошо, — заключила Вероника Александровна, взяв зонтик.
— Я постараюсь, — сказал Миша, и озорные искорки блеснули в его карих глазах.
Едва они остались одни, как в комнату был приглашен Семен. Из вежливости хозяева тоже сели за стол. Гость перед завтраком даже немного поломался. Но потом все, что лежало на тарелках, было съедено. Оля, как могла, зашила и выгладила брюки Семена, простиранные тем же душистым мылом. Миша жарил глоси, перевязав голый живот полотенцем. Как только ушла бабушка, он снял ненавистный ему костюм и остался в трусиках. Он истошно вопил, когда глось надо было перевернуть, а она не переворачивалась…
— Горит! — кричал Миша, и тогда Оля прибегала из комнаты, переворачивала рыбу, а готовую вынимала на тарелку. На сковородку она подкладывала другую, уже обваленную в муке, плоскую, как лист, рыбешку, с белым брюшком и коричневой спинкой.
Наконец, Миша закончил свои поварские дела. Стали собираться в дорогу. Оля достала из кармана платья оставшуюся мелочь и переложила ее в карманчик сарафана. Миша тоже решил взять с собой часть своих сбережений. Они лежали у него в чемодане в копилке.
— Не бери, — сказала Оля. — На трамвай нам хватит.
— А вдруг нам захочется мороженого. Не спорь со мной, пожалуйста.
Впрочем, Оля и не собиралась спорить, она тоже была неравнодушна к мороженому. Да и кто в жаркий день, — а день, несмотря на ветер, был все-таки жаркий, — станет возражать против мороженого?
Сложив завтрак в обрывок рыбачьей сети, ребята отправились в путь. Узелок с завтраком нес Миша. Ему очень нравилась такая необычная корзинка — вдруг кто-нибудь примет его за рыбака!
— А где же этот мехамбар? — спросил он, когда они проходили под толстыми трубами, которые, как руки, тянулись к причалу из серого высокого здания.
Средн разрушенных причалов и складов оно поднималось строгое, четкое. Неподалеку валялись ржавые лесенки, решетки, куски бетона свешивались к воде на тонких стальных прутьях.
— Это все уберут, — сказала Оля. — А вот мехамбар! Во всем порту будут такие же красивые постройки, как этот мехамбар.
Она объяснила брату, что раньше, когда ее деда был молодым, зерно просто ссыпали в мешки.
Грузчик брал мешок на спину и по скалкам — так называли сходни — нес наверх, на судно. А теперь зерно потечет по трубам прямо в трюм парохода, как вода.
— Ну, если это мехамбар, то где же Витя? — снова спросил Миша.
— Вот он, самолично! — проговорил Витя, неожиданно появляясь за их спинами. — Ну, что у вас? Все в порядке, удрали?