— Таким ребятам, как ты, дружок, после окончания школы пойти бы поработать. Пожить бы своим умом. На свой заработок. Труд еще ни одного человека не испортил, а многим помог… Ты и жизнь лучше узнаешь и подумаешь, решишь — куда тебя больше тянет.
— И не стыдно будет, — заметила Оля.
— А за что — стыдно? — удивился Миша.
— А за то, что на тебя кто-то работает. Ну, и что, если папа? Человек, который себя уважает, должен сам на себя работать и только в самом крайнем случае помощь принимать. Вот я думаю, весной кончу восьмой класс и работать пойду, деду буду помогать.
— Правильно, — подхватил Миша. — Мне тоже надоело учиться.
— А мне не надоело. Я в вечернюю школу пойду, — сказала Оля.
— Там видно будет, Олёк. Но ты и сейчас не только учишься. Варишь, стираешь. Это, девочка, тоже работа.
— Не такая большая, — возразила она.
— Важно, как человек работает. Если с любовью, если знает — это его долг, если не старается его спихнуть на другого, то и маленькая работа важна. Кусок хлеба надо зарабатывать с любовью, честно…
Удивительно простые и новые слова говорили и Иван Тимофеевич, и Оля. Конечно, они правы. Надо идти работать…
— Ну, а если сделать так, как советует бабушка, идти в институт, все равно в какой, что тогда будет?
— Тогда ничего хорошего не будет, — ответил. Иван Тимофеевич и неторопливо стал раскуривать трубку. И в этот раз он должен был подумать хорошенько, прежде чем ответить Мише. Когда человек не умеет много и хорошо говорить, он должен много думать.
Оля тоже хотела знать, что ответит деда на вопрос Миши: если поступить учиться просто так, в какой-нибудь, например, медицинский институт?
Наконец, трубка разгорелась и Иван Тимофеевич продолжал:
— Выучиться можно всему. Даже медведи можно научить колоть дрова. Не в этом штука. Но представь себе, порешили дома учить тебя на художника. И мазал бы ты красками, а люди пожимали бы плечами и удивлялись.
— Ну, а если не на художника, а на врача? — спросил Миша, не глядя на сестру.
— Тогда, дружок, ещё хуже. Что ты плохой художник — разберутся сразу, а вот, что ты плохой, бездушный врач, об этом догадаются не скоро. Одному поможешь умереть, другого иа тот свет отправишь. Сам поймешь; чего натворил, а поздно. Это страшно, очень страшно, дружок…
— Нет, нет, Иван Тимофеевич, я никогда не буду врачом. Ни за что не пойду в медицинский… Я еще не знаю, кем буду. Но я постараюсь быть… честным, — тихо заключил Миша.
— А я знаю, кем буду! — радостно проговорила Оля, пристально глядя в звёздное небо. — Знаю, кем хочу быть больше всего на свете.
— Да и мы это знаем, — улыбаясь и качая головой, проговорил Иваи Тимофеевич.
Так они сидели долго-долго.
— А где же барба Спира? — спросила Оля, точно очнувшись.
— Баркас попутный шел в Дофиновку. Просил он вам, ребяткам, привет передать, — ответил старик.
— А это правда, что барба Спира знал Жанну Лябурб — и Ласточкина? — спросил — Миша.
— Конечно, знал, — подтвердил Иван Тимофеевич.
— А вы были на броненосце «Потемкин»? — продолжал расспросы Миша.
— Был. И не раз.
— И когда там флаг подняли?
— Ну, да. Мы туда в дубках уголь возили. Он махина громадная, уголь только подавай.
— А как же полиция?
— Э-э, что, дружок, полиция, когда бастовала Пересыпь, завод Гена, бойня, и на Мельницах, в железнодорожных мастерских бастовали. Везде тогда неспокойно было. В порту фараоны и показаться боялись. Народ у нас на решения быстрый. И уголь возили «Потемкину», и хлеб, и мясо… А пушки его были повернуты на город. Эх, был момент, когда кажись еще немного и наша возьмёт…
— Какой вы… особенный дед! — вздохнув, сказал Миша.
— Ничем, дружок, я не особенный, самый обыкновенный.
— Неправда. Вы особенный. И барба Спира тоже…
— Ты барбу Спиру со мной не равняй, — заметил Иван Тимофеевич. — Он много сделал для товарищества. Из Египта, это еще когда, за десять лет до революции, нашу газету «Моряк» возил… Ее ведь там печатали. Конечно, подпольно привозил. Она на папиросной бумаге была. Не боялся барба Спира, возил…
— И его не поймали? — спросила Оля — про это она тоже слышала впервые.
— Всякое было…
— Ты знаешь, Миша, какую он фашистам шутку устроил. — сказала Оля. — Нанялся грузить уголь на ихний пароход. Все старые грузчики возмутились: как так, зачем работает на врага, может рыбкой прокормиться. А пароход тот потом загорелся в море.
— Верно, загорелся, — подтвердил Иван Тимофеевич. — Сначала грузчики этому делу не придали значения, а потом разобрались: как поработает барба Спира на фашистском судне — так непременно несчастье с тем судном случится в море!