— Плохо, когда нет никого, — просто проговорил Алексей Петрович.
Но Слава вдруг пересилил себя и решил не давать много власти над собой — этому совсем незнакомому человеку. Незачем откровенничать с первым встречным, и он резко сказал:
— Что вы об этом знаете?!
— Знаю, брат. Все знаю. У меня мама от тифа умерла еще в ту войну, в гражданскую. Отца повесили белые… А мне только пять лет минуло…
— В детском доме находились? — смягчился Слава, однако старался говорить сухо.
— Сначала беспризорничал. Потом старик один подобрал. Крутой старик и хороший. За сына взял. Человеком сделал.
— Ваше счастье, — неопределенно произнес Слава.
— А твоя мама где?
Слава чувствовал, что неспроста завел с ним разговор этот капитан. И еще чувствовал, что он все больше и больше располагает к себе даже своей суровостью. Стараясь освободиться от внезапно возникшей в нем симпатии к капитану, Слава с нарочитой резкостью спросил:
— А зачем это вам?
Но теперь капитан, словно не заметил его тона. Будто догадался, о чем думал Слава.
— Видишь ли, если я воевал вместе с твоим отцом за таких, как ты, то и спросить обязан, как ты дальше жить думаешь. Право я такое имею, чтобы тебя спрашивать, а ты обязан отвечать так, как отвечал бы отцу…
Слава снова уставился в темноту, где едва угадывались стволы деревьев. Слабый свет фонаря не мог пробиться сквозь густую листву. Игнатенко молча ждал.
— Наш хозяин, где мы жили на квартире… выдал мою мать фашистам, — тихо произнес Слава. — Сказал, что отец был коммунист, что она не хочет на них работать и прячется. Мама артисткой была… хорошей артисткой. Они взяли ее, — голос Славы дрогнул. Он прокашлялся и глухо закончил: — В Германию угнали…
— Понятно, — тихо произнес Алексей Петрович.
— Я виноват… Надо было с ней везде… всюду… Она не позволила, отговорила, заставила спрятаться, — быстро и горячо продолжал Слава. — Она говорила: «Ты беги, беги. Наши придут. Вместе нам не уйти…» Я послушался. Меньше был, но ведь все равно понимал… А надо было вместе, только вместе…
— Всех, кого увезли в Германию, мы вернем, — проговорил Алексей Петрович и положил большую, сильную руку ему на плечо.
— Если она… жива. — Слава опустил голову.
Налетел ветер, и тихо застонали деревья, зашумела листва.
— Вернется. Слышишь! Непременно вернется. Она ведь знает, что ты ее ждешь…
Славе хотелось поднять руку и коснуться ею руки капитана, все еще лежавшей у него на плече, но он не смог этого сделать.
— А этого, который донес, я его выслежу, найду! Под землей, на дне моря найду. Все время буду искать. Он не уйдет!
— Ты знаешь его фамилию?
— Нет. Мы у него совсем не долго жили. Но помню — у него коровьи глаза. И такой вытянутый подбородок. Всего помню… Даже ночью, когда сплю, мне снится, как хватаю его за горло…
— Скажи мне толком, как он выглядит? — спросил его Алексей Петрович.
Слава без труда нарисовал ему портрет своего врага. Он даже руки его помнит с черными волосами на тыльной стороне толстых пальцев.
Когда они с матерью бежали от фашистов в Новороссийск, в городе трудно было найти комнату. Хозяин запросил много денег. И они почти все ему отдали. Однако и — денег ему было мало… Когда враг занял город, Слава с матерью прятались в погребе, потому что всех заставляли работать на гитлеровцев и угоняли многих. И они прятались. Хозяин решил, что настало время присвоить их чемодан с вещами. На чемодан польстился!.. Если б мама знала, она бы так отдала… Когда она услышала, что они идут, то заставила Славу спрятаться, а им сказала что он ушел еще утром… Слава слышал, как она вскрикнула, когда ее вытащили из погреба наверх. Ее били, а она молчала… Молчала, чтоб он не слышал… А он не выскочил, не заступился, а убежал — послушался ее. Если б он знал, что ее увезут…
— Не думай об этом. Ты жди ее, — посоветовал Алексей Петрович и сжал ему плечо.
Не думай… как же можно про такое не думать…
— Тебе я, цыганенок, вот что хотел предложить, — бодро проговорил Алексей Петрович.
Слава взглянул на него. Как он его назвал — цыганенок!..
— Я хотел тебе предложить идти ко мне на судно. Матросов у меня не хватает. Окажешь ты мне брат, услугу. У меня ведь каждый моряк на учете.
Слава подозрительно прищурился. Какой прок от человека, который ничего делать не умеет.
— Мы тебя обучим. — Алексей Петрович словно разгадал его сомнения. — Ты ведь потом с моего судна на другое не сбежишь?
— А если она приедет? Приедет, а я буду в рейсе?
— Об этом мы позаботимся. Скажи-ка мне имя, отчество, фамилию и год рождения мамы, — сказал Игнатенко. Он повернулся к свету, чтобы видней было писать.