Но снаружи слышались только жалобный вой Волка да многоголосое щебетание птиц. Илийка раньше даже не подозревал, что их в роще так много. Внезапно раздались крики жандармов, выстрелы.
«Митря!.. Успел ли он бежать? Л вдруг там Кобыш?…» — От этой мысли мальчику стало не по себе. — «А старик Ротару? — Удастся ли ему уйти с больными ногами? Что же будет?» — волновался Илийка.
Рядом послышались ругательства. После короткой возни в машину втолкнули еще кого-то. Илийка даже не узнал Антона: его-то он никак не ожидал увидеть. Из-под кепки юноши сочилось что-то темное. Кровь!.. Упав на дно машины, Антон закашлялся. Поспешно оторвав кусок рукава своей голубой рубахи, Илийка протянул его рабочему. Тот приложил лоскут к ране, очевидно нанесенной рукояткой пистолета.
Илийка украдкой взглянул на него. Знает ли Антон что-нибудь? Удалось ли всем уйти? Но спросить он не мог.
— Я думал, ты сегодня в церкви, — прошептал Илийка на ухо Антону.
— Там и без меня обойдутся, — сурово ответил Антон. — Я ходил на речку нарезать лозы, — добавил он громче.
Мальчик кивнул:
— А я собирал цветы…
— Замолчите, — прикрикнул жандарм.
Антон незаметно прижал локтем локоть Илийки. Этот жест и несколько невзначай брошенных фраз сказали многое. Рядом товарищ. И мальчик почувствовал себя увереннее.
Машина тронулась.
«Значит, больше никого. Митря на свободе и Ротару тоже», — радостно подумал Илийка.
Антон беспрерывно кашлял. Он задыхался от густой пыли и едкого запаха бензина. Повязка на лбу стала темной, и тонкая струйка крови поползла по впалой щеке.
Юноша беспомощно ударялся спиной и затылком о борт машины. Илийка, как мог, поддерживал его.
Потом толчки уменьшились: должно быть, они въехали в город. Антон выпрямился и шепнул сухими, запекшимися губами:
— Крепко держись. Ничего не говори, им не верь, — и горячей рукой пожал пальцы Илийки.
Гравий заскрипел под колесами — машина остановилась.
Литон шел по двору, стараясь твердо ступать. В коридоре он покачнулся, но сейчас же выпрямился и, подняв голову, переступил порог камеры.
— Чего стал? — сильный толчок в спину заставил Илийку сделать несколько шагов вперед. По грязной железной лестнице он поднялся на второй этаж. Надзиратель, шедший впереди, остановился и открыл дверь, Мальчик очутился в тесной камере со скользким цементным полом. Пронзительный скрип полоснул по сердцу — закрылся замок. Илийка остался один.
Тюрьма.
Где-то здесь много лет томится отец. И ему служил постелью такой же рваный мешок, набитый соломенной трухой. А кусочек неба, синего, далекого, вот так же перечеркнут железными прутьями решетки.
Тишина вокруг. Нехорошая, настороженная тишина.
За толстыми серыми стенами теплый день, а здесь мрачно и сыро. Где-то в такой же камере сидит отец. Сколько лет он не видел солнца. Он должен знать, что Илийка всегда думает о нем, и такие, как Петря, тоже… Поскорей бы вырасти, набраться сил, найти, освободить отца.
… А вдруг он где-нибудь неподалеку? За этой стеной?
Илийка прижался ухом к влажному камню. Тихо. Ни звука не доносится из соседней камеры. Конечно, отца увезли, спрятали где-то далеко-далеко…
Мальчик присел на твердый матрац и поджал босые ноги. От каменного пола тянуло холодом.
Наверное, полицейские скоро придут, спросят, кто был в лесу. Пусть спрашивают — он ничего не знает о маевке. Молчать обо всем, только молчать. «Я пошел нарвать цветов», — вот и все объяснение.
Мальчик долго сидел задумавшись.
Вдруг его точно огнем обожгла мысль: гравюра у Михая! Что, если у него сделают обыск? Он такой рассеянный, не догадается спрятать.
Дверь камеры тягуче заскрипела и отворилась.
— Иди, — угрюмо бросил смотритель и, скользнув безразличным взглядом по Илийке, пропустил его вперед.
Коридор, лестница, снова коридор, наконец, большая, пропахшая дешевым табаком комната с решетками иа окнах.
— А, старый знакомый! — сразу узнал мальчика багровый полицейский, тот самый, что когда-то допрашивал его в кабинете Думитриу. Он был, очевидно, начальником, потому что другие почтительно обращались к нему. — Ай-ай-ай, порвал рубаху, — говорил он озабоченно, собирая на лбу множество складок. — Вот видишь, как нехорошо получилось. Дома сердиться будут. Ну, садись, рассказывай, кого ты видел в роще, и беги домой. Мама, небось, беспокоится.
Илийка сел на краешек стула и сказал: