Не двигаться. Вот так совсем хорошо, только очень поют колени, пятки. Как медленно ползет время! То Илийке казалось, что по коридору тюрьмы, освобождая узников, идет богатырь Котовский, то чудилось, что его куда-то везут… То вдруг он отчетливо видел, как багровый полицейский заносит кулак…
Вскрикнув, Илийка открыл глаза… В окне гасли звезды, небо светлело, из синего становясь светло-серым.
В глухой тишине слышались чьи-то шаги. Захотелось подняться, подойти к окну, глотнуть свежего воздуха, но ноги распухли и так болели, что, казалось, нельзя пошевелиться.
«Выйду ли я когда-нибудь отсюда?» — с тоской поду-мал мальчик.
Никто не видел, как их с Антоном забрали, как привезли сюда. Этот полицейский может замучить их до смерти, и никто не узнает об этом. Разве Антон выдержит такие побои?
Неожиданно издали послышался вой. «Будто над покойником», — подумал Илийка. Антон не выдержит пыток… Что ж делать? Как сообщить на волю Петре и остальным, что Антон здесь.
Илийка с тоской посмотрел на окно. Оно, кажется, выходит на улицу. Но ведь снаружи щит из досок, и даже окажись под рукой карандаш и бумага, записка все равно не попадет на волю, останется лежать на щите.
Где-то прокричал петух, потом другой, третий. Послышалось ржание. Повеяло жизнью. Теплая свежая струя влилась в камеру. Как хорошо сейчас на воле!.. Илийка все лежал и смотрел в окно. Небо розовело, делалось на востоке все ярче и вот уже запылало пожаром, отсвечивая в темной камере.
Илийка снова дома
— Выходи!
Распахнулась, заскрипела низкая тюремная калитка. От теплого, сухого воздуха кружилась голова. Глаза слепило солнце… И небо, высокое, высокое синее небо, было над головой. Впереди раскинулась улица. Впереди был родной город, родной дом.
— Выходи, — повторил полицейский.
Илийка глубоко и радостно вздохнул. Он на свободе… Но, сделав несколько нетвердых шагов, вернулся к калитке.
— И где Антон? Вы нас вместе взяли, почему его нет? — дрогнувшим голосом проговорил мальчик.
— Забыли тебя спросить, кого выпустить, кого оставит!/. Убирайся вон, пока цел!
И прежде чем Илийка успел опомниться, калитка захлопнулась. Он был один на улице. И воздух уже был не таким свежим и сладким, и солнце словно померкло… Илийка побрел по улице с трудом передвигая опухшие кровоточащие ноги. Ступив на острый камешек, он вскрикнул, так нестерпимо отозвалась боль во всем теле, даже в голове. Вдруг что-то теплое, мягкое прыгнуло ему на грудь.
Мальчик не удержался на ногах и, опустившись на землю, обнял мохнатую голову собачонки. А та, радостно повизгивая, лизала ему глаза, тычась холодным носом в горячие щеки, лоб.
— Волчонок! Хороший Волчонок, ждал меня… — шептал растроганный мальчик. — Нашел хозяина. Ну, пойдем, пойдем.
Илийка медленно поднялся и побрел домой. Каким-то ненастоящим казалось ему все. Надвигались деревья, дома вот-вот готовы были опрокинуться. Ноги несли совсем не в ту сторону, куда он хотел. Впереди с лаем бежал Волк. Останавливался, поджидая хозяина, и снова бросался вперед. Шли долго-долго. Мальчику уже начинало казаться, что он никогда не доберется до своего дома.
На углу Волк остановился и залаял. Из-за поворота вышла колонна юношей в темно-синих коротких штанах и таких же рубашках. Смешно вытягивая в марше голые ноги, они пели о том, что полмира принадлежит им.
Впереди колонны, сияя золотом пуговиц, эмблем и пряжек, выступал Иордан. Задрав подбородок, он шел с особым шиком, кокетливо поводя при каждом шаге плечами.
Илийка представил себя со стороны — грязного, оборванного, избитого — рядом с Думитриу. Поборов боль, слабость и прикусив губу, чтобы не вскрикнуть, Илийка выпрямился и, твердо ступая по острым камням окровавленными ногами, уверенно и гордо пошел навстречу Иордану. Их взгляды скрестились — презрительный, самоуверенный Иордана и лихорадочный, горящий взгляд Илийки. Ни один не отвел глаз. Они поравнялись, и каждый понял: они враги навсегда.
Дома Илийка никого не застал. В комнате хорошо пахло мятой. Пол был чистый-чистый, а стены как будто выше и комната просторней. В углу сундук, его сундук. Илийка глубоко вздохнул. Ему казалось, что он много лет не был дома, что здесь все переменилось, как переменился он сам за эти дни. Раньше, когда говорили о тюрьме, о людях, которых бросали туда за дерзкие речи, Илийка думал — это особенные люди. Когда он слышал рассказы о пытках в сигуранце, он думал, что люди эти необыкновенные, сильные, и в глубине души было всегда сомнение: смогу ли я тоже стать таким. И вот все это случилось. Теперь он знал, что если б его еще больше и еще дольше мучили, он все равно ничего бы им не сказал.