Тогда он сознавал свою силу, но теперь, вернувшись домой, он опять почувствовал себя мальчиком. Хотелось, чтобы его встретила мама, чтобы она обняла его, сказала что-нибудь хорошее или хотя бы взглянула на него ласково… Но мамы нет, он один… И все-таки он дома! Дома! Илийка прилег на сундук, закрыл глаза. Холодок подушки приятно освежал горящее лицо. Немного полежать, потом подняться, пойти на завод, рассказать Митре про Антона.
Но он уже не встал… Пришли Ануца и Мариора. Илийка слушал и не слышал, как они хлопотали вокруг. Он порывался куда-то бежать, кого-то звал и пришел окончательно в себя, когда, открыв глаза, увидел сидящего рядом Михая.
— Передай Митре, Антон там, в тюрьме, — быстро заговорил Илийка. — Его там бьют. Они всех бьют… Пойди расскажи…
— Митря знает про Антона, — ответил Михай. — Мы в тот же день узнали. Антона не выпускают и не говорят почему.
Они помолчали, думая о товарище.
— Я самый первый про все узнал, от Волка, — взволнованно заговорил Михай. — Да, да, от него, честное слово, если не веришь…
Но Илийка верил.
Услышав своё имя, Волк подошел к сундуку и улегся рядом, не спуская глаз со своего хозяина.
— Я зашел к тебе, — продолжал Михай, — тебя нет. Вдруг навстречу бежит Волк, грязный, хромает. Хотел покормить его, а он ничего не берет. Лает, тянет меня за собой. Схватит за штанину, подергает и вперед бежит.
— И ты пошел? — Илийка приподнялся на локте.
— Конечно, пошел. Я еле поспевал. Привёл он меня к тюрьме, сел у ворот и как завоет! Я никогда не слышал, чтобы он так выл. Его гонят от ворот, а он отбежит немного, потом вернется и опять за свое.
— Ты бы увел его, пристрелить могли.
— Я его забрал домой. Так он в дверь царапается, скулит, ну, ничем его не удержишь.
— Волчок, хороший мой! — улыбнулся Илийка. Собачонка вскочила и, прыгнув на сундук, улеглась рядом с хозяином. — Молодец, умный ты, смелый, за меня заступался, — гладил мальчик своего любимца.
Ануца подошла к Илийке с кружкой молока и покосилась в сторону Волка. Она никогда не разрешала собаке влезать на сундук, но сейчас промолчала.
— Ты поправляйся и отдыхай, — сказал Михай, поднимаясь. — Я утром зайду. Тебе нельзя много говорить.
И как Илийка ни упрашивал приятеля посидеть еще немного, тот ушел.
— Мама, — тихо позвал мальчик. — Мама, иди сюда.
Ануца приблизилась, села рядом и положила ему прохладную руку на лоб. Он закрыл глаза. Мать сидела, не шевелясь, боясь потревожить его, а слезы неудержимо текли по ее лицу, скатываясь на платье.
Благодарный за то, что мать ни о чем не спрашивает, Илийка лежал и думал, что позже он сам все расскажет, только не теперь.
— Мама, — тихо шепнул он.
— Что, сынок?
— Ты никуда сейчас не пойдешь?
— Мне нужно сходить к Думитриу, у них гости. Меня просили помочь. Но я очень скоро вернусь, и Мариора ушла ненадолго.
— Если я тебя о чем-то попрошу, ты сделаешь?
— Конечно, сделаю. Что ты хочешь, сынок?
— Сходи к отцу Антона, узнай, не вернулся ли он, а потом уже иди к Думитриу. Хорошо?
Ануца глубоко вздохнула и поднялась.
— Мы с его отцом всегда вместе ходили туда… и нам отвечали одно и то же… — Она не договорила, боясь произнести слово «тюрьма» и, торопливо нагнувшись, поцеловала сына. — Ты постарайся уснуть, — добавила она выходя.
Уснуть?! Как он мог уснуть, не зная, что с Антоном? Илийка с нетерпением ожидал возвращения матери. Вот она уже прошла их улицу, теперь обогнула городской сад, миновала три дома и постучала в двери. «Антон дома!»-радостно отвечает его отец. Теперь мама идет назад. Почему ее нет так долго? Может, она зашла поговорить с Аптоном и потому задержалась? Он подождал еще немного: знакомых шагов все еще не было слышно. Пойти бы навстречу… Но так больно ступать даже по гладкому полу. Мальчик поднял голову с подушки и, как тогда в тюрьме, все побежало куда-то вверх.
Скрипнула дверь.
— Мама, ты? — радостно спросил он.
— Я, сынок…
По ее голосу мальчик сразу понял: Антон не вернулся. Илийка говорил с матерью, уверял ее, что ему уже совсем хорошо, но мысли об Антоне не оставляли его, и когда Ануца ушла, он еще сильнее затосковал. Теплый ветерок доносил в окно сладкий запах матиолы, такой серенькой и невзрачной днем. Откуда-то слышались и смех, и грустная песня. Был тихий, ясный вечер, и от этого глубокого покоя, разлитого в воздухе, еще тяжелее было на сердце. Илийка чувствовал себя таким маленьким, беспомощным среди этих несправедливых беспощадных людей.