Небо такое высокое, розовое, как будто где-то далеко-далеко пылает пожар, как в сказках, что рассказывал старик Ротару. Нужно непременно-нарисовать это небо. Непременно. Только жаль — песню нарисовать нельзя…
Дойна звучала все тише и тише.
— Скажи, Митря, почему у нас всегда в песнях поется про зеленые листья? — спросил немного погодя Илийка. — Лист зеленый виноградный или кленовый, или ореховый, или лоза, или еще что-нибудь такое.
— Разве ты не любишь лес, речку, поле? — задумчиво проговорил Митря. — А если любишь, будешь об этом петь.
— Когда турки были здесь, говорят, молдаване убегали в леса, прятались, — заметил Василий.
— Из леса приходила помощь беднякам… — Митря помолчал. — А вы заметили, что в наших песнях про царя или боярина не говорится? Сколько их Антон ни пел, всегда герой смелый и сильный, волосы у него густые и черные, глаза большие. Он очень добрый, и всегда пастух.
Василий улыбнулся:
— Митря, а ты с цыганами никогда не кочевал?
— Что ты ко мне всегда с одним и тем же пристаешь? Ну да, я цыган самый настоящий, и если бы у тебя была лошадь, я б ее обязательно украл. — Он гикнул и, сверкнув жаркими черными глазами, вскочил с земли так стремительно, что Илийке показалось: Митря действительно сейчас умчится.
— Тише, ты! — остановил его Василий и прислушался. Неподалеку в кустах защелкал соловей.
— Эх, хорошо здесь, вольно! — усаживаясь опять на траву, проговорил Митря.
— Спой еще, — попросил Илийка.
— Спой ему ту песню, что ветер к нам из-за Днестра доносит, — неожиданно сказал Василий.
— Хорошо, — согласился Митря. — Только эту песню нигде петь нельзя. Ты понял, Илийка?
Тот кивнул.
Митря прислонился спиной к стволу акации, помолчал, полузакрыв глаза, припоминая мотив, и запел:
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек…
Илийка никогда не слышал этих слов. Они совсем не походили на дойну.
Я другом такой страны не знаю.
Где так вольно дышит человек…
Простые, хорошие слова что-то будили в нем, и вдруг слово «Москва» заставило забиться сердце.
Человек проходит как хозяин
Необъятной Родины своей…
Песня о России, о великой России! Там каждый может открыто петь эту чудесную песню, и жизнь там, как песня.
— Еще раз, Митря! Спой еще раз! — стал просить Илийка. — Выучи и меня.
Митря согласился. В третий раз они уже пели все вместе.
— Мы не только пришли сюда, чтобы купаться и петь песни, — серьезно обратился к Илийке Василий.
Его лицо сразу стало иным, сосредоточенным и немного строгим, как будто перед Илийкой был совсем не тот добродушный парень, каким Василия знали все, а взрослый умный человек.
— Наша комсомольская организация… — поднявшись, заговорил Василий. Илийка не верил своим ушам. Как, и Василии тоже вместе с ними? — Наша комсомольская организация хорошо присмотрелась к тебе, Крецу, ты должен стать нашим товарищем, комсомольцем.
У Илийки от волнения перехватило дыхание Неужели это сбудется? Как он сказал: «…нашим товарищем, комсомольцем».
— Мы не можем собраться все, так сложились обстоятельства, но с сегодняшнего дня считай себя комсомольцем, — заговорил Митря. — И помни, Крецу, — ты пойдешь по такой крутой тропинке, где один неверный шаг-и с тобой может случиться то, что случается в застенках сигуранцы… Словом, они могут даже убить… Мы знаем, ты хороший парень, Илийка… Но ты можешь отказаться. — Митря взглянул на него сухими суровыми глазами…
— Отказаться?! Как ты мог такое сказать, Митря! Я хочу быть с вами, всегда с вами…
— Ну, вот и хорошо, Илийка. Мы в тебе не сомневаемся. — Глаза Митр и потеплели. Он подошел к Илийке: — Ты знаешь, мы помогаем коммунистам. Коммунисты не думают о себе. Они свою жизнь отдали народу… И мы тоже так… Ты готов к этому, Крецу?
Илийка чувствовал: сейчас свершается главное в его жизни, с сегодняшнего дня он будет больше, чем брат Митре, Василию, Петре, и тихим голосом проговорил:
— Я готов, Митря. Всегда готов, — так отвечают пионеры в России, так отвечаю и я.
Митря, взяв руку Илийки, крепко сжал ее:
— Поздравляю тебя, Крецу! Ты — комсомолец.