Долго еще обсуждали подробности предстоящей стачки. Потом избрали делегацию.
— Не сердись, Илийка, на меня, — ласково заговорил Кобыш, когда рабочие стали расходиться.
Конечно, Илийка не мог сердиться на Петрю, но ему все-такн было немножко обидно, и он, опустив глаза, молчал.
— Мы тебе доверяем. Ты и так уже многое сделал. Но Ротару самый старый рабочий, пусть он подаст сигнал…
Конечно, Петря прав. Он всегда прав, справедливый и добрый. Сейчас Илийке уже было немного стыдно за то, что он сразу не понял: подать сигнал должен именно такой человек, как мош Ротару.
— Я все понимаю, — улыбнулся он, глядя в глаза Петри.
— Ну, вот и хорошо. А теперь дай я тебя поздравлю, — и крепко поцеловав мальчика в щеку, Кобыш шепнул: — с принятием в комсомол и… ты знаешь, с чем еще… с днем рождения Мариоры.
Они отошли в сторону.
— Я ей отдал браслет при них. Пусть он будет с ней… там… — Конечно, Петря сразу догадался, что он хотел сказать. — Но мне так нехорошо… я так говорил с ней, когда думал про это… — сбивчиво продолжал Илийка. И опять Петря знал, о чем он хотел рассказать.
— она мне говорила. Ей было жаль тебя, и я обещал, что сам тебе все скажу… Такие, как Мариора… такая, как она… — Теперь у Петри не хватало слов выразить то, что он чувствовал. Он хотел еще что-то спросить, и Илийка ждал.
— Она не очень испугалась? — проговорил он, наконец. — Расскажи. Мне надо знать.
— Мариора?! Разве она трусиха? Если б ты только слышал, как она с ними разговаривала и одному даже залепила такую пощечину, что, он еле-еле на ногах устоял! — в восторге рассказывал Илийка. Он гордился своей сестрой и мог теперь смело смотреть всем в глаза.
Вот и у Петри порозовели щеки. Он тоже гордится Мариорой.
— Какая она хорошая, правда, Илийка?
— Еще бы!
— Завтра ты, Илийка, прочтешь хозяину паши требования, — подошел к ним Василий.
— Хорошо, — согласился мальчик.
«Началось!» — шептал он по дороге домой. Хотелось, чтобы скорее наступило завтра… Завтра должно случиться что-то необыкновенное.
Уже не просить пойдут к хозяину рабочие, а требовать. Потом, в воскресенье почти весь город выступит за Антона, Мариору и других арестованных. «Антон, Мариора… еще немного и мы придем к вам на выручку! Все узнают, как они мучали тебя, Антон!»
Илийка подумал, что, может быть, в воскресенье Мариора будет дома, и ему так захотелось увидеть сестру на ее месте за столом, услышать ее шутки и смех. Скорей бы воскресенье…
Илийка тихо отворил дверь и вошел. До него донесся приглушенный шепот. Ничего не различая в темноте, мальчик остановился.
— Убереги ты детей моих от беды… заступись… за девочку мою… пусть на меня падет твой гнев. Детей… пощади!..
Илийка уже различил склоненную голову матери. Стоя на коленях, Ануца молилась:
— Ты все знаешь, все видишь, господи… Прости меня, я не могла иначе. Я взяла на себя грех: солгала… солгала…
Ануца всхлипнула. Илийка подошел, обнял ее, усадил рядом на сундук.
— Да, да, Илийка, Мариору арестовали из-за меня, — проговорила в отчаянии мать.
— Почему из-за тебя? Этого не может быть, успокойся!
— Я сказала на исповеди, что не знаю Петри Кобыша и про книги ничего не знаю. Священник грозил мне страшным судом и спрашивал, куда Мариора спрятала запрещенные книги.
— Почему же ты не сказала Мариоре, о чем тебя спрашивали?
— Разве можно рассказывать, о чем спрашивает священник? — беспомощно проговорила Ануца.
— Можно. Они ведь тебя допрашивали в церкви, как меня в тюрьме. Это их грех, мама, а не твой!
— Да, и в церкви… Зачем в церкви про это. Ну, довольно… Ложись спать, сыпок.
Пока мальчик раздевался, она рассказывала о своих хлопотах в полиции:
— Я, наверное, мало заплатила: не разрешили даже хлеба передать. Но что поделаешь: за мой жакет так мало дали.
— Она скоро вернется. Увидишь, мама, ее выпустят!
— Если бы!.. Я так за вас волнуюсь, за тебя, Илийка.
— А ты не волнуйся, я уже не маленький.
— Да, ты вырос, поэтому я и беспокоюсь еще больше. Ты случайно попал в тюрьму, теперь знаешь, что это такое. Не вмешивайся, сынок, пи во что. Поменьше говори со старшими.
В словах матери было столько мольбы, что мальчику стало ее жаль.
— Почему ты не расскажешь мне ничего про отца? — осторожно спросил он.
Голос Ануцы изменился:
— Я запрещаю тебе упоминать об этом! — без видимой связи она продолжала: — Не хочу ничего знать про политику. Если б Мариора не была моей дочерью, я б ее и на порог не пустила. Ты не должен быть таким, как она, — резко и зло проговорила Ануца. — Слышишь, Илийка? Я не отдам тебя ему, не отдам!..