Не выдержал-таки Иордан, сказал отцу, а тот и поверил… Илийка принялся разглядывать навощенный, как зеркало, пол, чтобы не улыбнуться.
Он никогда бы не подумал, что в такую наспех выдуманную историю может доверить взрослый. А господин Думитриу, решив, что смутил его своей осведомленностью, продолжал:
— Вот ты и расскажи, кто написал бумажку, которую тебе здесь пришлось читать, а я, в свою очередь, похлопочу за твою сестру. У меня знакомства в полиции.
— Что я должен сделать? — спросил Илийка, не поднимая глаз.
— Ты еще не понял? Я хочу помочь твоей сестре. Несладко ей там, в тюрьме, — стараясь придать своему голосу грустную интонацию, произнес Думитриу. — Но и ты мне должен оказать маленькую услугу. Скажи, кто заварил всю эту кашу? Ты знаешь, Ануца у нас не обижена куском хлеба. Я человек добрый и справедливый. Можешь смело говорить.
Илийка поднял глаза и с такой ненавистью посмотрел на хозяина, что у того улыбка сбежала с губ.
— Вы хотите, чтоб я выдал товарищей? — тихо проговорил Илийка.
— Великий боже! Откуда такие слова? Вот что значит завести дурные знакомства. Это за то, что я подобрал тебя, дал тебе кусок хлеба, относился к тебе, как к сыну! Так ты платишь за мою доброту?
— Пусть ваш Иордан поступает, как вы хотите, а от меня вы ничего не узнаете.
— Вот ты как заговорил! Да знаешь, что я с тобой сделаю?… — рассвирепел хозяин.
— Знаю, — кивнул Илийка.
Но господин Думитриу уже овладел собой и высокопарно заявил:
— Если что случится, кровь сестры будет на твоих руках. Нам известно — она коммунистка. Ты отказался ей помочь. Теперь она сгниет в тюрьме, никогда не выйдет на свободу.
— Не может быть. Нет, нет. Мариора ни в чем не виновата, — проговорил мальчик, стараясь скрыть, как ему стало страшно за сестру. Не слушать, только не слушать того, что говорит хозяин… «Им не верь…»
— Я пойду. — И мальчик, не ожидая разрешения, торопливо вышел.
Как медленно тянется день! Угрюмо молчат рабочие. Кажется, на заводе все спокойно, но это зловещее затишье, которое обычно наступает перед большой грозой.
Тяжело на душе у Илийки. Они, конечно, допрашивают Мариору, мучают ее там, как мучили его. От этих мыслей хотелось бежать к стенам тюрьмы, бить в них кулаками, кричать. Лучше бы все это опять случилось с ним, только не с сестрой.
В который раз он вспомнил обидные слова, сказанные им Мариоре. Если б можно было вернуть их!
Какой длинный, длинный день! Хоть бы скорее наступило завтра. Илийка слонялся по котельной, не зная, куда себя девать, и когда после работы зашел Михан, предложил ему пойти за город. Приятель согласился. Сегодня и он волновался, хотя внешне ничем не выдавал своих чувств.
Они долго шли молча. Наконец, Илийка нарушил молчание:
— Как ты думаешь, если мы будем дружно держаться, выпустят арестованных?
— Должны выпустить. Всех — Мариору, Антона…
— Он такой больной, Антон, — вздохнул Илийка.
По одной стороне дороги до самого горизонта тянулись узкие полоски земли, чахлые стебли пшеницы глохли в сорняках. Редкими рядами стояла кукуруза. Зато по другую сторону большим зеленым массивом раскинулись пышные посевы. То было поле помещика. Стебли пшеницы клонились под тяжестью колосьев. И когда ветер пробегал по золотому морю, оно отвечало тихим шепотом волн, замирающих у склона, зеленым островом, поднимавшимся над нивой. В садах, над самой рекой, тонуло несколько домиков. Мариора по воскресеньям любила ходить туда с Петрей.
Однажды сестра взяла с собой на гулянье Илийку. Мальчик забрался на дерево и внимательно наблюдал за всем происходившим. На поляне собрались парни в вышитых рубахах со шнурками у ворота, обутые в постолы. Один из них, в длиннополом жилете, украсил свою зеленую шляпу павлиньим пером; он был бы одет лучше всех, если б не босые ноги.
Девушки, в таких же ярких, как у Мариоры, косынках, в широких юбках, держались в стороне.
Музыканты взялись за свои инструменты. Тихо запела скрипка. Петря играл, глядя на левую руку, державшую гриф. Он склонил голову набок и, думал, наверное, о чем-то светлом и радостном. И все притихли, слушали. Это была чудесная песня, какой Илийка больше никогда не слышал, но она не забылась, и часто, уходя в поле, он как-будто опять слышал ее. Если запеть, получается совсем-совсем не то. Но все равно он ее помнил, хорошо помнил.