Долго пела скрипка, потом ел подпевал флуер-тонкая тростниковая дудочка — и вдруг… резкая мелодия чимпоя разорвала теплый воздух и унеслась куда-то далеко-далеко. И опять запел флуер, будто пастух отозвался вдали. Бот он, наигрывая, гонит стадо. Кажется, что сейчас раннее утро. Трава блестит росой. Воздух чистый, прозрачный. Где-то в горах перекликаются чабаны…
Петря передал кому-то скрипку. Теперь она уже не плачет, не поет, как раньше, а только ведет мелодию. Все настойчивей звучит чимпой. Мужчины становятся в круг, сосредоточенно и ритмично отбивая такт. Но вот с залихватским криком на середину вырывается один. Он подпрыгивает, коснувшись ладонями кончиков сапог, и идет по кругу в мерной, плавной пляске. Все быстрее танец, все стремительней. И вот уже, выкрикивая что-то высоким голосом, танцор вертится волчком, подняв руки к шапке. Тонкий, порывистый, носится он в огненной пляске, и никто не решается помериться с ним. С разбегу замирает он около Мариоры.
— Петря! — восхищенно шепчет Илийка.
Девушки становятся в круг. А Петря куда-то исчез, и нет Мариоры…
Парни кольцом обступают девушек. Круг то расширяется, то суживается.
Илийка все смотрит и смотрит сквозь густую листву. Внизу течет серебряная в лунном свете река. А на берегу словно ожила земля и танцуют цветы. Все это похоже на сказку.
Илийка задумался. «Что с тобой, Мариора? Когда ты опять будешь плясать с подругами на этой поляне?…»
И словно прочитав мысли товарища, Михай говорит:
— Не горюй, Илийка, Мариору и Антона не оставят в беде. Никто не подойдет к станкам, пока их не выпустят из тюрьмы. Все рабочие и их жены выйдут в воскресенье на улицу. Митря говорит — будет демонстрация.
Было совсем темно, когда мальчики возвратились домой.
— До завтра! — проговорил значительно Михай.
— До завтра! — отозвался Илийка.
Около дома на скамейке его ожидала Иляна. Она поднялась навстречу.
— Добрый вечер, — негромко сказала девочка. — Послушай, Илийка, у пас в мастерской завтра будет забастовка, ты это знаешь?
— Да.
— Мы бросим работу, когда на вашем заводе загудит гудок. А в воскресенье мы будем требовать, — Иляна с особенным чувством произнесла слово «мы», — свободы Мариоре и Антону Чебану. Все наши мастерицы выйдут на улицу.
Илийка нашел в темноте руку девочки и крепко пожал. От ее слов стало теплее на сердце. Значит, не только у них на заводе, во всем городе рабочие заступятся за Мариору и Антона.
— Послушай, я хотела попросить тебя, чтобы ты сделал мне подарок, — неуверенно начала девочка.
— Какой? — удивился Илийка. — Я бы тебе с удовольствием что-нибудь подарил, но у меня есть только ножик, а он девочке не нужен.
Иляна наклонилась к Илийке и очень тихо сказала:
— Я хочу, чтобы ты мне подарил то, что ты вырезал из дерева. Мы с подругами будем беречь.
— Ладно, бери, — согласился мальчик.
— Спасибо, Илийка. Ты добрый… — Иляна замялась и торопливо договорила: — Ну, спокойной ночи! Завтра будем все вместе. Когда ты бросишь работу, вспомни: я думаю о тебе.
— А зачем ты будешь думать обо мне?
— Чтобы не бояться. Я хочу быть такой, как ты. Мальчик смутился.
— Я хочу быть смелой и дружить с тобой…
— Хорошо, Иляна, будем такими же друзьями, как я и Михай.
Только когда девочка скрылась в темноте и вдали хлопнула калитка, Илийка медленно направился к дому.
Илийка никогда не отступает
Ануца, ссутулясь, молча сидела у окна. Сегодня она опять простояла целый день под стенами тюрьмы.
— Я постелю тебе здесь, — тихо проговорила мать, когда сын вошел в комнату.
— Нет, не надо, — поспешно возразил Илийка. Он ни за что не ляжет на постель Мариоры. — Она может даже сегодня ночью вернуться.
Ануца с благодарностью взглянула на сына. Она так нуждалась хоть в самой маленькой поддержке.
— Обязательно скоро вернется, — добавил мальчик, умащиваясь на своем коротком сундуке.
Илийка проснулся, услышав тихое всхлипывание. Он лежал с открытыми глазами, готовый сам заплакать и, понимая, что ничем не может утешить мать. Одиноко и пусто без Мариоры. И она там одна, среди людей, у которых нет ни жалости, ни справедливости — одна злоба.
Мать все плакала, и Илийке стало невыносимо больно за то, что она всю жизнь трудилась для него и Мариоры, за то, что она жила только ради работы, унижения, что она никогда не знала ничего хорошего. А теперь, когда Мариора выросла и он, Илийка, тоже, она опять не видит радости, а только горе и страх за него и сестру. И ни он, ни Мариора ничего не могут сделать, ничем не могут облегчить ей жизнь.