— Мика, надень носочки. Без носочков не выходи. У тебя и так, кажется, насморк! — донеслось из комнаты. — Мика, я кому говорю?! Оля, накорми его гоголем-моголем.
— Хорошо, — отозвалась Оля, а когда Миша снова вышел в сенцы, спросила: — Что это такое гоголь-моголь? И как его бить?
Миша рассмеялся. Он не мог себе представить, что Олю никогда не заставляли есть гоголь-моголь.
— Чего ты смеешься? Ну, не знаю я, как его приготовлять. Синие, кабачки, перцы фаршировать умею. Плаки по-гречески умею — барба Спира научил, скардалю — тоже греческое блюдо — чеснок с орехами — умею, рыбу солить и вялить умею, а про гоголь-моголь, ну, ничего не знаю. Ты объясни.
— Давай яички и сахар, объясню, — сказал Миша. Он был доволен, что и он может чему-то поучить сестру.
Гоголь-моголь оказался вкусным, но для себя Оля его не стала бы делать — дорого очень.
Иван Тимофеевич вернулся с дежурства позже, чем обычно. Он уже знал об исчезновении «Чайки» и, конечно, был расстроен, хотя и старался это скрыть. Если б у него украли китель, на который он выменял шлюпку, это было бы не так обидно. А на «Чайку» положено уже столько труда, столько времени он провозился с ней, полюбил ее. Потерять «Чайку» значило потерять почти живое существо.
Завтрак так же, как и ужин накануне, проходил в молчании.
Миша тоже молчал, хотя на самом кончике языка так и вертелись рассказы об утренних похождениях. Он страшно боялся, как бы они сами собой не рассказались.
Вероника Александровна недовольно поджала губы, когда Оля налила ей чаю. Она была уверена, что стакан кофе вылечил бы ее от этой ужасной мигрени, и попросила сварить ей кофе. Оля ответила, что молока в порту купить негде, а пока его донесешь с базара, оно десять раз скиснет. Оля так и сказала «десять раз». Однако Вероника Александровна по-видимому приняла это как проявление недостаточного уважения к себе. Она еще демонстративнее поджала губы и не разговаривала ни с Олей, ни с Иваном Тимофеевичем. Но тот как будто не заметил настроения гостьи и, позавтракав, встал из-за стола.
— Да, жаль, хорошая была посудина… Я, Олёк, пойду к капитану порта и вообще поспрашиваю, — озабоченно сказал он.
Дед ушел. Оля убрала со стола, вымыла пол, чтобы, когда наступит жара, в комнате было прохладней, и собралась уходить. Вероника Александровна, лежа под окном, на Олиной постели, углубилась в чтение романа. Миша шепнул ей не очень громко, что пойдет проводить Олю. Вероника Александровна не расслышала. Миша так же тихо и однотонно повторил свою просьбу еще и еще раз. Это жужжание над ухом надоело Веронике Александровне, и она сказала, чтоб он оставил ее в покое и уходил. Этого Мише только и надо было.
За домом Оля велела ему снять костюмчик и носочки — в такую нестерпимую жару можно ходить в одних трусиках, а нижнюю рубашку только накинуть на плечи, чтоб с непривычки не сжечь кожу.
— А почему ты не хочешь, чтоб я шел в матроске? — спросил Миша.
— Нет уж, такое чудо-юдо с бантиком и в коротких штанишках я никуда не возьму. У нас ребята ходят или в трусах, или в нормальных брюках, — объяснила Оля. — И шляпу свою с надписью «Герой» оставь дома. Всем и так видно, что ты герой.
Теперь Мишин костюм был прост и оригинален. На голове красовалась треуголка, сделанная из газеты, рубашка накинута на спину и плечи, рукава ее завязаны на груди, а трусы спускались до самых колеи. В таком виде Миша гораздо больше нравился Оле. Она сказала, что теперь можно идти, не вызывая насмешек и не привлекая ничьего внимания.
Они отправились в дорогу, держась ближе к воде, — у воды было прохладнее.
— Этот пароход, наверное, ужасно много груза берет? — спросил Миша, указывая на двухтрубный «Чехов», стоявший у причала.
— Это пассажирский теплоход. Во время войны на нём эвакуировали раненых, а сейчас он ходит в Батуми. Груза он берет совсем мало. А вот «Адмирал Ушаков», тот самый большой у нас на Черном море. На нем сельскохозяйственные машины привезли. В колхозы отправляют.
Миша еще раз недоверчиво оглядел оба судна. Его смущало то, что «Чехов» двухтрубный, с множеством надстроек, прошитый десятками иллюминаторов, походил на пятиэтажный дом. А «Адмирал Ушаков» длинный, правда, но погружен в воду так, что палуба его совсем мало возвышалась над поверхностью. Даже маленькая волна его накроет, и тогда, думал Миша, пароход сразу пойдет ко дну. Но Оля сказала, что в шторм она предпочла бы идти на «Адмирале Ушакове», а не на «Чехове».
— Эта белая коробка очень просто может перевернуться так, как ты на своем нагруднике, — пояснила она. Вообще к грузовым судам Оля относилась с гораздо большим уважением, чем к пассажирским: пассажирские больше похожи на трамваи, чем на морскую посудину.