Отсюда и большой стол на веранде. Несмотря на это, фиолетовая чашка жила, и в дни торжеств или случайных сборищ, иногда пройдя по кругу весь стол, неизменно возвращалась ко мне.
— Это Андрюшина чашка, — сокрушается бабушка.
— К счастью! — говорит мама.
Она отнеслась к потере легко, как относилась к утрате любых вещей, будь то простая чашка или золотые часы, которые несколько лет назад она случайно сожгла в печке.
— К счастью! — говорю я, чтобы успокоить бабушку, и уношу на совке черепки моей чашки, сентиментальные воспоминания двадцатилетней давности и одну, тоже сентиментальную, детскую мечту, которая поначалу носила средневековые рыцарские доспехи. Потом появилось несколько других вариантов — неких гибридов «Золушки» и «Графа Монте-Кристо».
Вот один из них.
…Часы пробили одиннадцать, и, прежде чем замолк звук последнего удара, дверь распахнулась.
— Это я, — сказал я, но уже не я, а вошедший человек в темном костюме со спокойным и добрым взглядом усталых глаз. — Двадцать лет назад я обещал прийти в этот час, и вот я здесь.
— Сынок! — говорит одна из женщин.
— Андрюша! — восклицает другая.
Кинематографический наплыв скрывает от зрителей подробности сцены. Когда кадр становится вновь четким, зрители видят двух женщин на застекленной веранде загородного дома. Они утонули в мягкой глубине атласных кресел, их ноги скрывает парча, на полу валяются дорогие шкуры. Стол на веранде убран, как в сказочных домах, а подарки все продолжают поступать в адрес двух вышеупомянутых женщин. Молодой человек охапками переносит их из роскошной автомашины на веранду.
— Познакомьтесь, мой друг Саша Мягков, — говорю я.
— Герцог Тосканский, — представляется Саша…
— Тоже мне богач, — смеется мама. — Идем, провожу тебя до калитки.
Мы выходим в сад. Марина у забора кокетничает с каким-то мальчиком. Уперлась руками в железные полоски с пробитыми в них крестиками-ноликами и ковыряет носком сандалии землю.
— Представляю, что будет через пятнадцать лет, — говорит мама, значительно кивая в их сторону.
— Кто этот мальчик? Уж не Саши ли Мягкова сын?
— Нет.
— Я давно хотел спросить, как живет Саша? Не видел его целую вечность.
— Ты разве не знаешь?
— Ничего не знаю о нем.
— Два года назад его нашли пьяного на железнодорожной платформе, а в больнице он умер. Отравление метиловым спиртом.
Мне становится страшно. Так страшно вдруг, что я ничего не знал, а теперь не могу вымолвить ни слова, и даже не плачу, не кричу, и лицо мое не искажено гримасой ужаса. Откуда-то издалека, из музейной тишины залов, где экспонируются реликтовые, неимоверной величины деревья, а под стеклом лежит высохшее тело убитой гадюки, доносится мамин голос.
— Недавно встретил отца на улице, — говорю я.
— Он сильно постарел?
— Как будто нет.
— Звонит, интересуется твоими делами?
— Изредка. Но и я ему редко звоню. В Москве все так заняты.
— Заняты? — я улавливаю скрытое раздражение в мамином голосе. — Разве дело в занятости? Нет, что ни говори, быть отцом слишком просто. Вы любите детей до тех пор, пока любите женщину, их мать. Мужчины — эгоисты. За все годы, что мы жили без него, он ни разу не спросил, что тебе нужно…
— У меня все было, — сказал я, так и не понимая, что случилось с худым белобрысым мальчиком Сашей Мягковым.
— Все-таки мог бы сообразить. Шубу, ботинки — мало ли что нужно ребенку? А он в дни рождений дарил тебе то топоры, то клещи. Бездушный, ледяной человек.
Саша Мягков! Зубы, облепленные сладковатым черным варом, убитая змея, вечный огонь дружбы — маленький курган из песка, а над ним — голубой язык ацетиленового пламени.
— Папа сторонник воспитания физическим трудом, — возразил я. — И потом, не забывай, что мы жили тогда с Голубковым, к которому я был, ты знаешь, привязан. Не потому ли у нас с отцом сложились такие отношения, когда каждый старался убедить себя, что ничем не обязан другому? Я бы даже сказал, не заинтересован в другом. И вот… он в течение нескольких месяцев не знал, например, о рождении Лели. Почему я не звонил ему? Мне казалось, он может воспринять мой звонок как упрек, требование внимания. Но, право, я не чувствовал себя обиженным или уязвленным тогда. С годами все воспринимается иначе, и некоторых вещей стараешься просто не замечать. У нас с отцом теперь такие отношения, как если бы мы познакомились на отдыхе. Договариваемся встречаться, звонить друг другу, но, вернувшись в привычную колею, обо всем забываем. И вот случайная встреча на улице. Снова обещания, впрочем, вполне искренние. И мимолетная мысль о том, что все останется по-прежнему до следующей случайной встречи.