Каким бы искусным ни был фокусник, он не может заработать и удержать свою репутацию, не изобретя собственных оригинальных номеров. Было ясно, что неугомонный молодой волшебник не ограничится воспроизведением — хотя и очень ловким — уже известных трюков, и к 1890 году он стал регулярно включать в свои выступления поразительно оригинальные иллюзии. На сцену ставилось большое зеркало в резной раме. Одного из зрителей приглашали подняться, обойти вокруг зеркала и осмотреть его со всех сторон. Затем Эйзенхайм просил добровольца надеть красный плащ с капюшоном и встать примерно в десяти футах от зеркала, чтобы отражение было ясно видно аудитории; весь театр погружался в темноту, и только от самого зеркала исходило свечение. Доброволец в красном плаще поднимал руки, кланялся своему отражению, нагибался из стороны в сторону, в то время как отражение словно бы не слушалось его — вместо того, чтобы махнуть в ответ, оно складывало руки на груди и отказывалось отвечать поклоном на поклон. Вдруг отражение делало гримасу, выхватывало нож и ударяло себя в грудь. Призрачная фигура поднималась от отражённого тела, лежавшего на отражённом полу, и повисала в зеркале; вдруг она вылетала из него, проносилась мимо поражённого и нередко перепуганного зрителя и по велению Эйзенхайма растворялась в темноте. Эта непревзойдённая иллюзия ставила в тупик даже опытных фокусников, которые сходились только на том, что в зеркале был потайной отсек, где прятался помощник. Подсветка, возможно, была скрыта в раме между стеклом и посеребрённой подложкой; когда она разгоралась ярче, зеркало становилось прозрачным, и публика видела ассистента в таком же красном плаще. Появление привидения объяснить было труднее, несмотря на то, что подобные трюки демонстрировались с давних времён; некоторые утверждали, что призрак создавался при помощи скрытых волшебных фонарей, но ни одному другому фокуснику не удалось получить такого эффекта. Уже в эти ранние годы, ещё до того, как Эйзенхайм достиг совершенно неслыханных и пугающих результатов, в его иллюзиях было что-то зловещее; и даже ходили слухи, что Эйзенхайм был вовсе не обычным трюкачом, а настоящим магом, который продал душу дьяволу в обмен на власть над тёмными силами.
Эйзенхайм был человеком среднего роста, с широкими плечами и крупными руками с длинными ногтями на пальцах. Самой примечательной чертой его облика была мощная голова; густая борода, блестящие тёмные глаза и выпуклый лоб с редеющей линией волос оставляли впечатление необыкновенной умственной силы. Газеты отмечали незначительную, но весьма эффектную особенность: когда он, в глубокой сосредоточенности, наклонял голову вперёд, над его правой бровью становилась видна вена в форме перевёрнутой буквы Y.
К концу последнего десятилетия уходящего века Эйзенхайм стал самым знаменитым чародеем своего времени. В эти годы он давал масштабные европейские гастроли, побывал в Египетском зале в Лондоне и в Театре Робер-Удена в Париже, в королевских дворцах и герцогских замках, на сценах Берлина и Милана, Цюриха и Саламанки. Хотя его репертуар всё так же включал изящно доработанные популярные номера — «Исчезающую девушку», «Голубую комнату»,«Летающие часы», «Кабинет с привидениями», «Волшебный чайник» и «Тайну арабского мешка» — уже известные эффекты стали ему надоедать, и он довольно скоро заменял их собственными изобретениями. Среди самых замечательных его иллюзий тех лет надо назвать «Вавилонскую башню» — в этом номере маленький чёрный конус вырастал до размеров целой сцены; «Дьявольский хрустальный шар», из которого, разбив стекло, с потусторонним воплем вылетала призрачная фигура, призванная из преисподней; и «Книгу демонов» — с её страниц поднимался чёрный дым, потом вспыхивало пламя, из которого появлялись уродливые гномы в меховых куртках, которые с воем бегали по сцене. В 1898 году он открыл в Вене собственный театр, назвав его «Эйзенхаймхаус», то есть «Дом Эйзенхайма», словно это и был его настоящий дом, а все остальные жилища — всего лишь иллюзия. Именно здесь он впервые представил публике «Гамельнского крысолова». Держа свою палочку на манер флейты, Эйзенхайм уводил детей из зрительного зала в некую туманную пещеру, а затем, взмахнув рукой, заставлял эту пещеру вместе с холмом, в котором она помещалась, растаять в воздухе. Через мгновение на сцене появлялся чёрный сундук, из которого вылезали дети и смущённо оглядывались по сторонам, прежде чем броситься к своим родителям. Дети рассказывали, что они попали внутрь волшебной горы, и там были золотые столы и стулья, и кругом летали ангелы; они не знали, как оказались в сундуке и что с ними на самом деле случилось. Поступило несколько жалоб; а когда на одном из представлений напуганный ребёнок рассказал матери, что он был в аду и видел дьявола — дьявол был зелёный и дышал огнём — шеф венской полиции, некий Уолтер Уль, нанёс Эйзенхайму визит. В результате «Гамельнский крысолов» больше не появлялся на сцене, некоторое неудобство искусства Эйзенхайма получило официальное признание, и даже пошёл слух, что за мрачным чародеем приглядывает тайная полиция Франца-Иосифа. Последнее маловероятно, поскольку Император, в отличие от своего печально известного деда, не питал интереса к шпионажу; но слухи клубились вокруг Эйзенхайма, словно туман, и его резкие черты затемнялись и расплывались, а зловещая слава росла. Разумеется, у Эйзенхайма были соперники, чьи вызовы он неизменно принимал с решительностью и даже яростью, не оставляющей сомнения в его самолюбии. Два случая, произошедших в последние годы века, оказали особенно глубокое впечатление на современников. В 1898 году в Вене появился волшебник по имени Бенедетти. Настоящее его имя было Поль Анри Корто, родом он был из Лиона, а его иллюзии отличались необычайным мастерством, почти совершенством; но он совершил ошибку, повторив на своих представлениях, с талантливыми вариациями, некоторые номера Эйзенхайма, так же, как делал когда-то сам Эйзенхайм, стремясь превзойти своих предшественников. Эйзенхайм, узнав о наглой выходке, на своём собственном представлении устами призрачного портрета — на этот раз это был портрет самого Сатаны — заявил, что гордеца ожидает крах. На следующий день, на представлении Бенедетти, говорящий портрет Эйхенхайма передразнил эти слова. Эйзенхайм, сам гордый и независимый человек, на следующем воскресном спектакле ничем не намекнул на это оскорбление. А в понедельник выступление Бенедетти пошло вкривь и вкось: палочка выпала из его пальцев и покатилась по сцене; два аквариума с герметичными крышками с грохотом выскользнули из-под плаща фокусника; говорящий портрет не проронил ни слова; и всем было совершенно очевидно, что «летающая» девушка висит на проволоке. Взбешённый Бенедетти обвинил Эйзенхайма в саботаже и поклялся отомстить; два дня спустя, на глазах у переполненного зала, Бенедетти вошёл в чёрный шкаф, задёрнул за собой занавес — и больше его не видели. Расследование господина Уля не нашло следов мошенничества. Некоторые говорили, что незадачливый Бенедетти просто нашёл самый удобный способ сбежать из города, под другим именем и подальше от этой сцены, на которой он потерпел столь позорное фиаско; другие были убеждены, что это Эйзенхайм похитил его, а может быть, и отправил прямиком в ад. Венское общество было взбудоражено скандалом, во всех кафе только об этом и говорили; и не раз можно было видеть, как господин Уль, сидя в партере театра Эйзенхайма, одобрительно кивает головой при виде какого-нибудь особенно впечатляющего эффекта.