И мы зависали. После каждого рабочего дня. В плотном дыму и среди сияющих бутылок, в полутьме и под приглушенную музыку, под его дебильную болтовню и мои ядовитые коментарии. Он смотрел на меня так же, как смотрел на своих девочек и Чарльза. Или на драную кошку в переулке. Или на блюющего пьяницу. С игривой жалостью и лукавым равнодушием. Дракон и Чарльз напивались вдрызг, я выгоняла их на улицу, и мы, пошатываясь, брели по узкому переулку, горланя хиты прошлого века. На нас оглядывались немногочисленные прохожие, голуби разлетались под нашими ногами, снег осыпал нам пусть, словно лепестки роз. Дома я практически не ночевала, как и не спала, на школу даже смотреть не могла, с сестрой и братом не виделась уже давно. Так проходили дни. Я была почти счастливой. По крайней мере, я заставляла так себя думать. А порой, когда оставалась одна, думала о том, что сейчас делает Тео и где его носит, чёрт возьми.
====== Прочь отсюда ======
Наконец, мои первые заработанные деньги. Зелёненькие, ароматные.
— Че с ними делать бушь? — икая, спросил Чарльз.
Он громко рассправился с остатками джина на дне бутылки. Как лошадь на водопое. И разило так, что глаза слезились.
— Определённо не пропью, — сказала я.
Все до единой отложу. Нужно копить до отъезда. Всего полгода осталось. А дальше — свобода. И куда только Тео подевался?
— Зря ты так, — пробормотал этот забулдыга.
Он был весь красный и тяжело дышал. В стороне играл на гитаре Дракон и насвистывал себе под нос. Вокруг него столпились школьницы. Все, как на подбор: как дикие розы, не осознающие своей страстно-невинной красоты, одетые в старую поношенную одежду, тощие и бледные, с растёкшейся тушью. Дракон всегда выбирал нимфеток, выброшенных на обочину жизни, совершающих поступки, которыми не гордятся и изо всех сил старающихся привлечь к себе внимания, порой странными и дурными способами. Или это они шли, потому что он дарил им любовь, пусть и кратковременную, но ту, которую не давали им ни отцы, ни братья. Он был из тех, кто предпочитал домашней зверюшке облезлую, грязную шавку, которая боялась протянутой руки, потому что за этим неизменно следовали побои. И он кормил их, приручал, ласкал, а потом уходил, оставляя их в недоумении, смешанном с благодарностью. Я не знала, презирать мне его за это или любить.
— Живот болит, — вывел меня из размышлений Чарльз.
— Как всегда, — пробормотала я.
— Тебе нужно печень лечить, — сказала кудлатая школьница.
Её сетчатые колготки были в дырках, а военная курта висела мешком.
— Я не уверена, но судя по твоим многочисленным жалобам, у тебя цирроз печени, — добавила она.
— Какая ты умная, — восхищённо сказал Дракон, притягивая её к себе. — Тебе нужно больше учиться, чтобы поступить на врача. Будешь лечить нас!
— Мне не дадут, — с досадой ответила кудлатая, — Мне дали понять, что я унаследую магазин.
Я завороженно смотрела на это несформировавшееся тело и синяки на коленках, брекеты на зубах и неумело накрашенные глаза. Её семья владела небольшим магазином строительных товаров. Я туда иногда заходила и видела, как она крутилась вокруг отца.
— Лучше послать родаков, чем мечту, — сказала я.
— Самми, ты иногда просто сыпешься мудрыми изречениями, — заулыбался Дракон.
И заиграл ещё быстрее. В это время мы услышали шлепок. Это Чарльз упал. Дракон пожал плечами, не прекращая насвистывать. Вокруг все танцевали, перешагивая развалившегося Чарльза. Дракон обнимал школьницу, подстриженную под мальчишку, а та закинула на него тощие ноги с синеющей сетью вен на них. Я чувствовала жар пьяных тел и обмре из аромата пота и алкоголя. И поняла, что больше не могу здесь находиться. Не только потому, что они все полные придурки. Я была лишней. Дракон пьянеющим взглядом смотрел на девчонку, сжимающую в руках самокрутку, Чарльз сжимал в руках бутылку и бормотал что-то, школьницы хохотали над шуткой кудлатой. Я вышла из клуба.
Февраль подходил к концу. Я почти явственно ощущала, как вдали просыпался зефир и набирался сил, чтобы разогняться и прогнать борея, разбудить сонную землю и сбросить с людей пальто и пуховики. А дальше экзамены и разговоры одноклассников о будущем. Больше я не могла здесь находиться. Ни секунды.
Я неслась по улице, жадно хватая ртом воздух, как будто сейчас он закончится. Скоро весна. Ненавижу весну.
— Эй, Самми!
Я столкнулась носом к носу с сестрой. Она осветлила волосы. Цвет ей совсем не шёл.
— Выглядишь, как престарелая Пэрис Хилтон, — сказала я.
— Ты где вообще шляешься?!
Она наотмашь ударила меня по щеке.
— Мисс Харрей хотела в полицию позвонить и объявить тебя розыск. Еле отговорила её от этого. Так что сейчас ты пойдёшь домой и нам всё объяснишь, ясно?
Я слизала кровь, чувствуя её солоноватый привкус. Сейчас я ей всё выскажу.
— Ты сама во всём виновата. Пока ты веселилась с подружками, а брат синячил, я стирала обосранные трусы и отбирала ножи у матери. А теперь мы поменяемся. Я буду шляться, где захочу, а ты будешь сидеть дома, жарить блинчики и вставать в два часа ночи, чтобы открыть дверь пьяному брату и уложить его спать. Усекла, мудацкая сестра?!
Я показала ей средний палец и бросилась бежать. В жизни не видела такого шока у неё на лице. Мне стало смешно. Вот так, сестричка. Удивляйся. Может, в твоей тупой голове прояснится хоть что-то. Жаль, что я об этом уже не узнаю, потому что видеть не хочу эту чёртову семейку.
Я раскинула руки в стороны, запрокинула голову наверх и засмеялась. Хохотала так, что болели бока. Задыхалась, хрипела, хрюкала. Куда бежала — сама не понимала. Остановилась у детской площадки.
С горки скатывались дети, другие лепили снеговик. На скамейках сидели замёрзшие мамы и папы. Что я здесь забыла?
На ржавых скрипучих качелях сидел Тео. В той же одежде, что и всегда. Я села рядом с ним и принялась раскачиваться.
— В детстве я пытался сделать «солнышко», — сказал Тео.
— И как? получилось?
— Нет.
На глазу у него красовалась повязка.
— Что с глазом? — спросила я.
— Фингал. Всё распухло и глаз не открывается, — пожаловался он.
— Суровая она, однако, женщина.
— Да уж.
Повисло молчание. Неуместное, но и не неловкое. Просто мы не знали, что сказать друг другу. Поэтому просто сидели тут и качались, слушая ритмичный скрип. Снег покрылся корочкой. Я только сейчас это заметила. Ночью были сильные заморозки. Может, эта зима продлится подольше.
— Слушай, а давай убежим? — спросила я.
— Мы итак собирались, — рассмеялся Тео.
— Нет, давай сейчас.
Тео посмотрел на меня, в удивлении вскинув белёсые брови.
— А давай! — воскликнул он, на ходу спрыгнув с качели. Я последовала его примеру. Смеясь, мы побежали. Люди на площадке странно на нас покосились. Некоторые дети заплакали. Мамочки зашептались.
— Убежим на северный полюс! — возбужденно говорила я, сжимая руку друга, — Там снег не тает даже летом. А ещё там полярная ночь, и полгода нет этих дебильных рассветов! Только звёзды, сияние и ласковая тьма. И зима, замораживающая души.
— Да прям замораживающая, — рассмеялся Тео.
— Я бы свернулась качаличиком на вершине холма, обдуваемая ветром. И ночь окутала бы меня своим чёрным бархатом. Я бы стала частью этой мёртвой красоты и никогда бы не шевелилась и ничего не делала. Ничего!
Я чувствовала небывалую бодрость, бурлящую во мне. Странно, я перед этим не спала всю ночь. Смотрела на ворон и гоняла их.
— А ты знаешь, говорят, вороны очень злопамятны. Если их разозлить, они тебя запомнят, — повернулась я к Тео.
— Я не проверял, — пробурчал Тео.
Он весь раскраснелся. Его лохматые волосы сияли в свете заходящего солнца. Мы остановились у моста.
— А куда мы поедем? — спросил Тео. — И на чём?
— Только не говори, что надо угнать машину. Мы же не в кино, Тео! — расхохоталась я, — Автостопом поедем. Хоть это и рискованно.
Парни, стоящие рядом, странно на нас покосились. Потом рассмеялись. Я решила не придавать этому значения. Мы и впрямь выглядели комично. Два подростка, насмотревшиеся фильмов и решили поиграть в бега.