- Да, такой отец, полагаю, должен был сделать из своего сына священника или даже монаха. Для этого ты и приехал в город, в надежде стать христианским жрецом? Но тогда тебе надо не в Муром, а в Борский. Там все христиане местные окопались.
- Нет, вла... Ратша, я прибыл сюда не для этой цели и не по воле своего отца. Хотя, признаюсь, долгое время я изучал Евангелия и хотел стать служителем церкви. Но божье чудо отворотило меня от этой затеи. И в Муром я прибыл для того, чтобы учиться ратному делу.
- Вот как? - даже обрадовался Ратша, - и что же это за чудо? Поведай мне.
Илья в ответ вдруг нахмурился и стал каким-то грустным, а затем и вовсе принялся поедать яблоко, которое ему вручил в начале беседы тысяцкий, и, заняв рот, уже не мог говорить. Ратша не торопил его, он в это время встретил в саду пару знакомых, которые приветствовали его.
- Да ты не бойся, я не смеюсь над тобой, - вымолвил тысяцкий, слегка толкнув своего спутника плечом, - я очень рад, что тебе не придётся ехать в Борский, и ты останешься в Муроме. Ты мне очень нравишься.
- Ну хорошо, - согласился Илья, и, выбросив огрызок своего яблока, продолжил. - Однажды мой отец совершил убийство. Какие-то разбойники напали на наше село и хотели его разграбить. Отец вызвал на поединок их вождя и одолел его. После этого и начались все наши беды. Разбойники эти, видимо, оказались чародеями, и наслали на наш хутор страшную болезнь. Дети стали сходить с ума, у них начинались приступы падучей. Просто так, ни с того, ни с сего они падали на землю и начинали биться в судорогах, изо рта шла пена, глаза закатывались. Та же беда постигла и меня, но мне досталось хуже всех. Постепенно мои кости слабели, стали отказывать ноги. В конце концов я совсем перестал ходить. Это было самое страшное время в моей жизни. Я постоянно мучился от страшной боли, постоянно меня сопровождала ломота в костях. И я уже радовался, когда приближались приступы падучей. Ведь тогда я не чувствовал этой боли, а прежде, чем впасть в беспамятство, даже испытывал большое удовольствие. Из-за болезни, видимо, развитие моего тела замедлилось, оттого и нет у меня в моём возрасте растительности на лице, нет большого интереса к женщинам и всяким прочим радостям хлопцев моего возраста. Родители сначала горевали, но потом даже стали считать меня святым, предназначенным Богу. Все меня считали безгрешным. Ах, а я за это считал себя совершенно недостойным человеком. Будто я обманываю людей, их любовь ко мне была совсем не заслуженна. Но благодаря этой любви они стали обращаться к вере. Я выучил грамоту, читал им Евангелие. Я, больной и никчёмный человек, смел учить этих прекрасных людей. Ведь я был безгрешен лишь потому, что не знал никаких искушений, я не мог нагрешить, если бы даже захотел. Я всё время говорил им, что я не святой, а просто больной, а они лишь ещё больше любили меня. Но боль от этой лжи исчезала в те мгновения, когда я видел, как люди, в тысячу раз лучше меня, люди грешные, здоровые, отказывались от греха и приходили к Богу. Ведь истинно говорится, что на небесах всегда больше рады страшному грешнику, который раскаялся, чем праведнику, которому не в чем каяться. А мне не в чем было каяться. А иногда ведь и хотелось как-нибудь мягко согрешить, чтобы потом раскаяться, и за эти мысли я потом ещё больше ненавидел себя.
И так тянулись эти муки телесные и духовные много лет, изо дня в день, из года в год. Я не знал другой жизни, я сидел взаперти, когда моя семья уходила в поле, по делам. Тогда я особенно ненавидел себя за то, что не могу им помочь. И в один из таких летних дней к нам в село пришли эти калики перехожие. Седые старцы, они попросили воды, а дома кроме меня никого не было. Я говорил им, что не могу встать, а они так просили меня. И тогда я слез с печи, даже свалился, набил себе шишку. Не важно, я уже привык к боли, а эти чудесные люди не должны были страдать из-за моей немощи. И я пошёл на костылях, при помощи рук. У меня очень сильные руки оттого, что я постоянно на них опирался. Я зачерпнул ковш воды, а они велели, чтобы я выпил первым. Возможно, испугались, что я их отравлю. Недоверчивые старики. Что ж, не мне, больной твари было их судить. Я последовал их просьбе и выпил воды. Но затем я вдруг почувствовал, как боль проходит, а ноги начинают меня слушаться. Старцы исцелили меня. Так я думал, но потом отец объяснил мне, что это не так. Если бы они были целителями, то, наверное, не был бы один из них слепой. Значит, они только немного помогли, а исцелила меня благодать Божья, та самая, которая когда-то сошла на богатырей и моего отца, и спасла его душу. Так случилось, что из всей той дружины богатырей все уже скончались, кроме моего отца. Значит, вся благодать досталась ему, а те старцы, калики перехожие сделали так, что эта благодать перешла ко мне и поставила меня на ноги. Я не знал, как отблагодарить этих людей, а они лишь взяли с меня обещание, что я с оружием в руках стану на защиту русской земли. Стало быть, благодать этого не запрещает. Им ведь виднее. И тогда я с благословения родителей отправился в Муром, чтобы учиться ратному делу.
Ратша внимательно слушал рассказ хуторянина, и глаза его наполнялись временами умилением, временами недоумением. Но вот Илья закончил, и тысяцкий торжественно произнёс:
- Я обучу тебя ратному делу, Илья, сын Ивана. Но запомни, учить тебе буду только я, и кроме меня никого к себе больше не подпускай.
Глава 4.
Святогор.
Князь Глеб хоть и был официально муромским князем, в городе появлялся не часто. Христиан мурома не любила и слушалась лишь местных. Когда молодой князь только прибыл на эту землю, местные его не приняли и прогнали. Тогда Глеб вместе с крестившимися племянниками Додона основал своё поселение на бору, которое так и называли - Борский посад. Там построили христианский храм, там же находился епископ со всем своим клиром. Муромом же в это время управлял тысяцкий Ратша. Сам он был из племени кривичей, но родом местный. Скреплял союз князя и тысяцкого богатырь Святогор, который приходился обоим близким другом. И всё равно, лишь через два года после основания Борского Глеба впустили в Муром. Чаще всего здесь находился старый Святогор, который постоянно перемещался между двумя городами. Сейчас он находился в Борском, и потому пока Илья никак не мог с ним познакомиться. А меж тем Ратша сдержал своё обещание и принялся обучать молодого карачаровца ратному делу.
Илья получил деревянный щит и тяжёлую дубину. На специальном месте в землю было врыто несколько деревянных столбов, на которых и тренировались все витязи из городского ополчения.
- Прежде, чем начнёшь тренировать с противником, - говорил Ратша, - научись сначала бить по столбу. Руки твои должны привыкнуть к щиту и оружию. На щит мы повесим камней, чтобы он был тяжелее боевого, а дубина тренировочная тоже тяжелее любого боевого оружия. Справишься с ними, в настоящем бою оружие в твоих руках будет лёгким, словно пёрышко.
Илья кивнул в знак понимания и приступил к упражнениям. Добрая часть городского ополчения собралась здесь, чтобы тренироваться. Был здесь и Хельги со своим возлюбленным - юным Полюдом, был и Михаил Игнатьевич, которому карачаровец спас жизнь. Все они дружно помогали Илье и наставляли его, все его почитал так, словно он был их начальником. Такой почёт сильно смущал юного карачаровца, и в душе он всё сильнее презирал себя. Но Ратша всегда был тут как тут, поддерживал его, заботился больше, чем о родных детях, кормил и одаривал подарками. Чувство благодарности в Илье не знало предела, и он весь отдавался тренировкам, изматывал себя и настойчиво учился, чтобы тысяцкий остался доволен. Но Ратша учил карачаровца не только ратному делу. Илья владел грамотой, и тысяцкий постоянно требовал от него прочитать что-нибудь вслух, причём непременно с выражением и интонацией.
Вместе с тем Ратша рассказывал ему много интересного о жизни города и его истории, о княжеских и боярских семьях, об их знатных родственниках в других городах и землях. Так, выяснилось, что черниговский князь Всеволод Додон был потомком киевского князя - Олега. Того самого Олега, который был родственником Рюрика, брал Царьград и был прозван Вещим. Как известно, после смерти Олега киевским князем стал сын Рюрика - Игорь, а дети Олега стали боярами. Один из его сыновей получил в своё владение Чернигов и земли до самого Дона, а потому поучил прозвище - Додон. Всеволод Додон приходился внуком тому первому Додону и, стало быть, правнуком Олегу Вещему. За долгие годы потомки Олега и первого Додона вошли в смоленскую, туровскую, галицкую и даже новгородскую дружину, успели породниться с польской и болгарской знатью. Именно поэтому восстание Додона было так опасно для князя Владимира. Всеволод хоть и не был потомком Рюрика, но имел сильную поддержку среди русской знати и чародеев. Ссора между двумя князьями произошла ещё до крещения Руси. Когда жена князя Владимира - Рогнеда совершила покушение на его жизнь. Сразу стал распутываться клубок заговора, нить которого вывела к верховному жрецу Чернигова - Вахрамею, по прозвищу - Соловей. Все стали говорить, что Соловей действовал по приказу черниговского князя - Всеволода, который якобы захотел сам сесть на киевский стол. Впрочем, сейчас уже все выяснили, что это было не так, и Соловей играл свою игру. Тогда Всеволод пытался оправдаться, напомнил князю Владимиру, как в своё время помог ему стать киевским князем, сражался за него против родного брата Владимира - Ярополка. Но ничего не помогло, в глазах знати черниговский князь стал предателем и подлецом. А Владимир повёл знать в Византию, обратился в христианскую веру и крестил знатных людей. Додон тем временем собрал вокруг себя своих сторонников, в основном колдунов из четырёх чародейских кланов, и вместе с ними пошёл на Киев. Столицу Всеволод взять не смог, но взял много других городов. Возможно, если бы ни слава предателя, Додон взял бы и Киев, и стал бы новым русским князем. Но знатные люди презирали подлость и потому в той войне шли за Владимира.