Не надоедало Годольфину и оставаться англичанином в этом самом неанглийском из всех городов. Он был большим человеком во всех смыслах этого слова: обладал высоким ростом и большим животом; легко впадал в гнев, но в остальное время был сердечен и искренен. В свои пятьдесят два года он давным-давно нашел собственный стиль жизни и был вполне им удовлетворен. Правда, он скрывал второй и третий подбородки под серо-каштановой бородой, которая приобретала надлежащий вид только под руками старшей дочери Греховодника, которую звали Хои-Поллои. Правда, он пытался придать себе несколько более интеллигентный вид с помощью очков в серебряной оправе, которые хотя и казались крохотными на его огромном лице, но, как он полагал, делали его еще более похожим на профессора именно в силу этого несоответствия. Но это были маленькие хитрости. Благодаря им его облик становился еще более узнаваемым, а это ему нравилось. Он коротко стриг поредевшие волосы, предпочитал длинные воротники, твидовый костюм и полосатые рубашки, всегда носил галстук и неизбежный жилет. Легче всего вызвать улыбку на его лице можно было, сообщив ему, что в разговоре обсуждалась его персона. Как правило, обсуждалась с симпатией.
Однако в тот момент, когда он вышел за пределы площадки Примирения (для обозначения которой использовался также эвфемизм Убежище) и увидел Дауда на складном стульчике в нескольких ярдах от двери, улыбки на его лице не было. День еще только начинал клониться к вечеру, но воздух был таким же холодным, как приветствие Дауда. Он чуть было не развернулся и не отправился обратно в Изорддеррекс, плюнув на возможную революцию.
— Что-то мне кажется, что ты пришел не с самыми блестящими новостями, — сказал он.
Дауд поднялся со своей обычной театральностью.
— Боюсь, вы правы, — сказал он.
— Попробую угадать. Правительство пало? Дом сгорел дотла? — Лицо его изменилось. — Что-то с братом? — сказал он. — С Чарли? — Он попытался прочитать новость на лице Дауда. — Что? Умер? Тромбоз коронарных сосудов. Когда были похороны?
— Да нет, он жив. Но проблема имеет к нему непосредственное отношение.
— Меня это не удивляет. Не мог бы ты захватить багаж? Поговорим по дороге. Да войди же ты внутрь. Не бойся, никто тебя не укусит.
Все время, пока он ждал Годольфина, а тянулось это три изнурительных дня, Дауд не заходил в Убежище, хотя там он мог хотя бы укрыться от пронизывающего ветра. Не то чтобы его организм был чувствителен к такого рода неудобствам, но он считал себя натурой тонкой и впечатлительной и за время пребывания на Земле научился рассматривать холод не только как интеллектуальное, но и как физическое понятие, так что он вполне мог пожелать найти себе приют. Но в любом другом месте, только не в Убежище! И не только потому, что многие эзотерики погибли в нем (а он выносил близость смерти только в том случае, когда сам являлся ее причиной), но и потому, что Убежище было перевалочным пунктом между Пятым и остальными четырьмя Доминионами, а стало быть, через него пролегал путь и к его родному дому, в постоянной разлуке с которым он влачил существование. Находиться так близко от двери, за которой открывалась дорога к дому, и, пребывая во власти заклинаний своего первого владельца, Джошуа Годольфина, быть не и силах ее открыть, — что могло быть мучительнее? Лучше уж холод.