Моя реакция, как ты рассудишь, была глупейшей, но я не смог сдержать крика ярости, который сорвался с моих губ:
— Люциус!!!
Ах! Я не жалею о своем легкомыслии уже ради одного выражения его обрюзгшего лица, когда он обернулся и увидел меня. Но ты подумай, как ловко этот зловещий хитрец сообразил, как обернуть ситуацию себе на пользу. Он соскочил с трамвая, едва не попав под переполненный омнибус, идущий в противоположном направлении, и начал удаляться так быстро, как только позволяла его шаркающая походка. Пока я под градом оскорблений ожесточенно проталкивался к задней платформе, чтобы в свою очередь сойти, мне посчастливилось через окно мельком увидеть, как он безжалостно расшвыривает семейство гномов на углу маленькой, забитой народом улочки.
Когда я, наконец, смог сойти с трамвая, его уже поглотила толпа, нахлынувшая на тротуары, и я бы, конечно, потерял его, если бы шум голосов не привлек мое внимание к площадке перед одним из дешевых театров, которых полно на главных бульварах. Какая-то толстуха, опрокинутая на задницу перед входом, вопила от возмущения, а два джентльмена во фраках и шапокляках[28] пытались поставить ее на ноги. В воздухе все еще стоял сильный душок той ужасающей смеси парфюмов, которыми Люциус вынужден окутывать себя из страха того, что его истинная сущность и скверна, каковая он есть перед ликом Господа нашего Джизу, будут раскрыты. В самом деле, я, воспользовавшись нюхом, не хуже гончей следовал за ним по пятам вдоль кирпичных стен театра. И только достигнув задней части здания, неподалеку от входа для артистов, я увидел, как он ковыляет на юг, поворачивая обратно к Вьене, которую мы только что оставили позади. О нет! подумал я. На этот раз… и ты простишь мою чрезмерную уверенность… на этот раз ему не удастся ускользнуть от меня, как он сделал это в Танелорне, нырнув в волну.
Со злобным ликованием я вновь выкрикнул его имя:
— Люциус!
Мне хотелось, чтобы он знал, что его выслеживают, ловят, гонят, как волка в лесу. Мне хотелось, чтобы он боялся. Увы, с ним поравнялся фиакр, он вскочил на подножку и предоставил экипажу себя увлечь, несмотря на возмущенные крики пассажиров и на то, что кучер в ливрее хлестал его кнутом. Вот экипаж пересек набережную Гуивр, по которой мы проезжали несколько минут назад, и, к моей великой радости, въехал на мост Нострадамуса. Я говорю «к моей великой радости», потому что кучер, занятый тем, что отпихивал моего брата от двери, за которую тот цеплялся, не заметил толпы, блокировавшей движение через центральный пролет, и по глупости въехал в зарождающийся затор и застрял. Каждый раз, когда Люциус, казалось, снова ускользал от меня, фортуна, словно в насмешку надо мной, заставляла надеяться на поворот колеса в мою пользу!
Поэтому я бежал так быстро, как только мог, пробираясь между паровыми авто, каретами и другими экипажами, к вставшему фиакру. Люциус, конечно же, меня не дожидался, но обитатели экипажа все еще кричали на него и потрясали кулаками в сторону обступившей толпы. Подтянувшись за спицы высокого колеса с железным ободом, я попытался разглядеть его, но тщетно. Зато прояснилась причина, отчего же постоянно росла толпа: на вершине одной из опор моста, на выступающем треугольником парапете, стоял взъерошенный мужчина, казалось, взвешивая в руках здоровенный кусок песчаника — камень внушительных размеров, надежно привязанный к его толстой шее веревкой. Человек был одет в льняной фартук, что служит отличительным знаком у здешней гильдии мясников, а его толстощекое лицо с густыми бакенбардами и большими усами являло собой маску отчаяния.
Как я уже сообщал тебе в предыдущем письме, панамцы обладают болезненной склонностью к трагическому и мрачно-жуткому. Мельчайшая капля крови, малейший намек на насилие заставляют их стекаться словно на спектакль, причем бесплатный. Соответственно, самоубийцы привлекают многочисленную и азартную аудиторию. В тот день на мосту одни делали ставки: прыгнет — не прыгнет; другие увещевали несчастного одуматься или издевались над двумя жандармами, которые, уложив велосипеды на булыжники, неуклюже пытались успокоить разгоряченные головы. Люциус, потерявшись из вида, слился с толпой.
Я отступился от идеи разглядывать всех зевак по очереди, и у меня остался только один, причем необычный, способ: «Чуткий Нос». Я когда-нибудь рассказывал тебе об этом маленьком заклинании, выученном у любезного парфюмера из «Утешения»? Не помню, это было так давно… С тех пор у меня ни разу не случалось ни любопытства, ни присутствия духа, ни случая открыть для себя его действие. Сегодня же все сошлось. И оно… Ах, как бы тебе описать? Поистине, каков шок для обоняния! Джизу! Все эти запахи, которые вдруг накрыли меня! Это вызвало у меня ужасную тошноту, которая чуть не заставила меня расстаться с завтраком у всех на глазах. По обычным меркам моего носа ощущение было как тот фейерверк, на который мы вместе как-то смотрели на Большой ярмарке Конфлюента, помнишь? Шквал запахов, потоп. Однако, когда миновало первое мгновение, я быстро обнаружил, что можно… лавировать… да, лавировать в этом потоке разнообразных ароматов. Я их почти что видел. Красные блестки пота, тяжелые желтые пары дыхания, цветочные нотки редких женских духов, зеленая вонь конского навоза, и вот, наконец, кислотный, радужный блеск Люциуса. Не пьянящие амбре, из которых он составил свой главный наряд, нет, но сама суть холодного разложения, захватившего его… Ведомый своим носом, я пошел по его следу. Собака, говорю же тебе! Я был охотничьим псом, вынюхивающим след моего врага — волка.
28