Все-таки отбились и в середине октября вышли восточнее Вязьмы, где-то в районе Можайска. Раненых сразу же увезли в Москву. В первые минуты окружения царапнуло и меня. Рана засохла и особо не тревожила, но врач все-таки предложил мне следовать в госпиталь. Там меня направили в роту выздоравливающих.
Как-то вечером я был вызван к комиссару госпиталя. В кабинете у него было еще трое командиров. В полутьме я не сразу определил их воинские звания и род войск. Беседу со мной начал высокий, широкоплечий, все время улыбающийся военный с двумя прямоугольниками в петлицах:
— Где вы получили образование юриста?
— Это допрос? — спросил я, почему-то раздражаясь.
— Если это вас устраивает, считайте так.
— Я закончил Первый ленинградский юридический институт и там же учился на последнем курсе аспирантуры.
— На какой кафедре, кто ею руководил?
— Кафедра общей теории права. Руководил ею Шейдлин Борис Владимирович.
— Кого вы еще знали в институте?
Я перечислил.
— Вы были до этого в окружении?
— Да, был.
— А в плену?
— Я бы не сдался.
— Ну а если бы?
— Я же сказал, что не сдался бы.
— Каждый раз выходили один?
— Всегда со своими командирами и красноармейцами.
— А последний раз?
— Были наши и не наши… В окружении к нам присоединялись люди из других частей…
— Кто еще вышел с вами?
— Могу назвать только нескольких, ведь в медсанбат я прибыл в ночь начавшегося наступления, близко узнал начальника медсанбата, политрука, двух-трех врачей.
— Где ваш партбилет и оружие?
— Сдал в госпитале.
— Когда вас назначили следователем?
— Приказ от четвертого октября этого года, но я его не видел, мне об этом сказали в полку. Приказ переслали прокурору дивизии.
— Вы знаете, кто с вами разговаривает?
— Вы себя не назвали, а старшим по званию задавать вопросы не положено, тем более в моем положении…
Допрашивающий погасил улыбку, подошел ко мне и дружелюбно пояснил:
— Я — старший уполномоченный Особого отдела Московской зоны обороны, а эти товарищи из Главной военной прокуратуры и Главного управления военными трибуналами. Кстати, я окончил тот же институт, что и вы, только тремя годами раньше.
Я с волнением спросил:
— И вы меня в чем-нибудь подозреваете?
Один из тех, кто стоял у окна, подошел и тоже отрекомендовался:
— Рыжиков из Главной военной прокуратуры[2]. Мы ни в чем вас не подозреваем, а только проверили ваши объяснения, данные комиссару госпиталя. Те, с кем вы выходили из окружения, не говорили о вас ничего худого. Предлагаем вам работу в военной прокуратуре или трибунале. Выбирайте.
Через несколько дней я прибыл к военному прокурору Московского военного округа — диввоенюристу Алексею Харитоновичу Кузнецову. Это был высокий, подтянутый, с виду очень усталый человек. Враг стоял у московских ворот, и, по-видимому, не одна тревожная и бессонная ночь выпала на долю Кузнецова. Выслушав рапорт о прибытии, он сообщил:
— Вы назначены военным прокурором 3-й Московской коммунистической стрелковой дивизии[3]. Сегодня всех назначенных на должности прокуроров дивизий намеревается принять секретарь Центрального Комитета партии товарищ Щербаков. Ждите, вас вызовут…
Так я стал военным юристом.
…Как-то зашел в землянку прокуратуры комиссар 371-го стрелкового полка старший батальонный комиссар А. М. Петровский. До этого мы встречались с ним, когда проводили беседы с бойцами. Он всегда сопровождал меня, подсказывал, как лучше построить разговор, давал характеристику слушателям, рассказывал о настроении бойцов, о том, какие вопросы их больше всего интересуют. Я знал, что Петровский — член Союза советских писателей. Меня привлекали его скромность, умение сказать красноармейцу теплое, ободряющее слово. Нередко, приходя в окопы, прежде чем дать мне выступить, он обращался к тому или иному бойцу, называя его по имени и отчеству, и сообщал сведения о жене или родителях красноармейца, передавал письма. Комиссара отличали скромность, уравновешенность, сдержанность. Но на этот раз он был взволнован:
— У меня беда…
— Что стряслось?
— Появился членовредитель…
Мне стало не по себе. До сих пор дивизия москвичей не знала такого отвратительного вида трусости. Да и мне за недолгую юридическую практику не приходилось вести следствие о членовредительстве. В прокуратуре соединения в то время работали три следователя. С наиболее опытным из них Николаем Григорьевичем Дыбенко мы и направились в медсанбат, где лечился подозреваемый. Врач заявил, что не исключает ранение осколком мины, но, возможно, это и умышленное отсечение пальцев.
2
Рыжиков Вениамин Федорович — тогда начальник отдела Главной военной прокуратуры, бригвоенюрист.