А иногда казалось — ничем не рискуют. В любой ситуации они оставались прежними. Лишенные свободы не переставали бороться. Их письма из мест заключения ходили по рукам. Самиздат вел хронику их жизни в неволе. Да можно ли полностью закабалить человека, если он свободен внутренне?
Их внутренняя свобода была главным соблазном. Когда Орехов позволил себе чересчур критическое замечание о характере своей работы, один из его коллег, секретарь парторганизации, мгновенно отреагировал: «А ты, Орехов, оказывается, комитетский диссидент». Секретарь, конечно, шутил, не подозревая, как близок к истине.
Орехов хорошо знал всех единомышленников Морозова — уже тогда они были известны, как Хельсинкская группа. Орлов, Подрабинек, Щаранский, Слепак — все они свободно говорили (и писали в открытых письмах) о невыполнении у нас Хельсинкских соглашений по правам человека. Но как же легко коллеги Орехова превращали их ксерокопированные письма в листовки, а высказывания, записанные старательными агентами, в «клевету, направленную на подрыв государственного строя»!..
В разговорах с Морозовым Орехов вскользь спрашивал: такой-то бывает у Орлова? На кивок в ответ — больше ни слова. Только морщился. «Неужели внедрен?» — удивлялся Морозов.
Все-таки они, эти диссиденты, думал Орехов, поразительно доверчивы. Им легче обмануться, чем заподозрить человека. Никак не могут привыкнуть к мысли, что их разговоры бывают слышны сквозь множество стен, если среди них человек с микроскопическим, заколотым, как булавка, радиопередатчиком. Что квартиры самых известных диссидентов не только прослушиваются смирно лежащим под паркетом «жучком», передающим все голоса в стоящую на улице, за углом, машину. Но и просматриваются. Конечно, аппаратура недешево стоит, зато проста в употреблении. Ее глазок, чуть крупнее макового зернышка, выведен через потолок, совершенно незаметен, а изображение происходящего в комнате четкое, как на экране хорошо отрегулированного телевизора.
Правда, были сложности с установкой. Приходилось изучать биографии жильцов почти всего подъезда: кто был судим, есть ли родственники за границей, у кого какие мечты. Пенсионерам вдруг приносили льготные путевки в престижные дома отдыха, куда они безуспешно пытались попасть несколько лет. Работающих вызывало начальство, спешно отправляя в отпуск, к теплому морю. К моменту «икс», когда семейство диссидента отлучалось в запланированный отпуск, соседние квартиры тоже оказывались нежилыми, и «ремонтники», проверяющие электропроводку, без риска быть замеченными, сверлили в нужных местах стены, потолки, пол, искусно маскируя тончайшую аппаратуру.
Лишь в особо экстренных ситуациях обходилось без такого выселения, — тревожили верхних или нижних соседей диссидента, представляясь работниками уголовного розыска (для прикрытия существовали специальные удостоверения). Объясняли: из вашего окна удобно наблюдать за тем вон домом; там, по непроверенным пока данным, нашли пристанище особо опасные преступники. Затем в предоставленной комнате появлялись все те же искусные «ремонтники».
Сколько драгоценной техники, высочайшего мастерства и конечно же средств уходило лишь на то, чтобы уличить человека в элементарном инакомыслии!.. Да не для того ли это все делалось так масштабно, с таким потрясающим бесстыдством, чтобы оправдать существование громоздкой системы тотальной слежки?!.. К тому же охота за диссидентами могла быть неограниченно результативной. Стоило спустить директиву об усилении борьбы, нехватку шпионов легко было компенсировать теми, с кем проведены предупредительные беседы.
Были, надо сказать, сложности с уликами. Те, кто ждал обыска, успевали освободить квартиру от всего сомнительного. Но и тут у оперативников оставалась возможность «вдруг обнаружить» в письменном столе мелкокалиберные патроны. Или, например, упаковку наркотика. Такие «улики» упрощали процесс превращения инакомыслящего в уголовника. Правда, очень мешало операции одно положение Уголовно-процессуального кодекса: всех приезжавших к хозяину квартиры положено впускать, но до конца обыска (а это длилось по 12—18 часов без перерыва) — не выпускать.
Случалось нелепое: в тесную квартиру вдруг набивалось два-три десятка человек, непонятно как подгадавшие приехать к самому началу. Они торчали во всех углах, фиксируя каждое движение оперативников, что-то помечая в блокнотах. Как же они раздражали! Под их перекрестными взглядами подложить «улику» было невозможно — одно неловкое движение, и скандал с выходом на зарубежные «голоса» обеспечен.