— Вы давно женаты?
— Мы не были расписаны.
— Это имеет особое значение?
— Нет. Для меня нет.
— А для Надежды Андреевны?
— Имеет… Имело. Очевидно, имело. Мы жили вместе год. О том, чтобы расписаться, Надя заговорила впервые около месяца назад. Женщины придают им одним ведомое значение штампу в паспорте. Я сказал, что готов расписаться. Надя была счастлива, но ни разу не возвращалась к этому разговору. Я тоже не заговаривал с ней об этом. Я работал над пьесой, работал как вол, и ни о чем другом думать не мог и не хотел. И вдруг вчера, не успели сесть за стол, Надя объявила всем о нашем решении расписаться.
— Для вас это было неожиданностью?
— Пожалуй. Я никак не мог привыкнуть к ее характеру, движению ее души. Месяц молчала и вдруг объявила.
— Как вы отнеслись к этому?
— Я и без штампа в паспорте считал себя ее мужем. Понимаете, наверно, в последний месяц с ней что-то происходило, а я, занятый работой, ничего не заметил. Это я говорю к тому, что я был задет. Мне показалось, что Надя не столько полна желанием расписаться со мной, сколько желанием кому-то что-то доказать. Все ее подруги разведенные.
— Вы считаете, что перемены произошли по отношению к вам?
— Нет. Перемены, очевидно, произошли в ее внутреннем мире. Девчонкой Надя стала известной всей стране актрисой. Потом, после учебы в театральном училище, снова успех — в театре, в кино. Она привыкла к успеху, признанию, поклонению. Жила легко. Она и с первым мужем рассталась легко… Потом черная полоса. Ни одной приличной роли. Что ее ждало? Забвение. И вдруг она получает роль Офелии. Оказывается, не все еще потеряно. Жизнь в театре снова обретает смысл. Ради такой роли стоит жить. Ее по-прежнему ценят. Она не сомневается, что снова обретет свою публику. Она актриса, и ей недостаточно собственного признания, а нужно признание публики, всей публики, нужно славы. Казалось бы, все хорошо. Но актриса хочет быть вечно молодой не только на сцене. Тем более если она красива. Тем более если всегда была окружена поклонниками — от юнцов до стариков. Все хорошо, но этого мало. Надя жаждет самоутверждения. Объявляет гостям, что выходит замуж. Назавтра об этом будет говорить весь театр… — Рахманин беспомощно опустил руки. — У меня ничего не получается. Бред какой-то. Я силюсь понять, почему она сделала это… Ничего не получается… — Он порывисто встал. Глядя в окно, он сказал: — Она не должна была этого делать! Не должна была! Она наказала меня. За что? За что меня наказывать?
— Надежда Андреевна ревновала вас?
— Ревновала.
— Давали повод?
— Повод был постоянный: разница в возрасте. И она, не я, часто напоминала об этом.
— Вы ссорились?
— Случалось.
Рахманин продолжал стоять у окна, спиной ко мне.
— Могла Надежда Андреевна вчера предположить, что вы не вернетесь?
— Не знаю, — резко ответил Рахманин. Он обернулся. — Нет, не могла. Дверь была не заперта.
— Вы хорошо это помните?
— Да. У меня не было с собой ключей. Я шел и думал, что придется будить Надю. Дверь была не заперта.
— Надежда Андреевна и раньше оставляла дверь не запертой?
— Нет. Она запирала оба замка, даже цепочку накидывала.
— Значит, Надежда Андреевна не отличалась смелостью, а вчера оставила дверь не запертой?
— Не знаю. Я ничего не понимаю. Да, она была трусливой. Вы правы. Она даже балконную дверь запирала. Но как объяснить, что трусливая женщина покончила с собой? Откуда у нее взялась смелость? Объясните мне.
— Вас не затруднит вспомнить маршрут вашей ночной прогулки?
— У вас вызывает подозрение, что я всю ночь гулял?
— Вы ошибаетесь. Моя обязанность собрать как можно больше информации о каждом, кто виделся с Надеждой Андреевной перед ее смертью.
— Вы сомневаетесь в самоубийстве. А записка?
Выходило, что я ошибся в своем предположении. Рахманин знал о предсмертной записке Комиссаровой и не собирался скрывать этого.
— Виктор Иванович, вернемся…
Он не дал мне договорить. Внезапно переменившись, он жестко сказал:
— Обождите! А то, что в квартире никаких следов насилия, борьбы, беспорядка? А то, что ничего, абсолютно ничего не пропало? Если Надю убили, должен быть какой-то мотив! И не ищите среди нас кровожадного убийцу. Ни один — ни я, ни Валентина, ни Татьяна, ни Герд, ни старик Голованов для этой роли не подходит.
— Напрасно вы так, Виктор Иванович. Я понимаю ваше состояние, но напрасно вы так. Давайте лучше вернемся к маршруту прогулки. Поверьте, это еще может пригодиться и следствию, и вам.