Хмелев поехал к Татьяне Грач. От нее он узнал, что Валентина Голубовская улетела в Сочи.
— Ничего, да? Лучшая подруга, елки-палки! — сказал Хмелев.
— Живые пусть остаются с живыми…
— Что, если она договорилась с любовником ограбить Комиссарову? Уж она-то знала о колье! Шепнула любовнику, выбрала ночь перед отлетом. Может, и колье уже нет в Союзе.
— У нее есть любовник?
— У кого же она провела ночь?! У тети Паши?
— Фантазируешь? Я-то думал…
— А Орлова она не могла знать?
— Саша, мне кажется, что Самарин прав. Похоже, Орлов не причастен к смерти Комиссаровой.
— Почему? Если он готов был зарезать меня забесплатно, то уж за колье он зарезал бы десять Комиссаровых. Говорил, что надо снять Голубовскую с рейса. По крайней мере, вопросов возникало бы сейчас меньше.
Вопросов было действительно много. И Самарин, который на следующий день после приступа вышел на работу, и Миронова считали, что пора предположений миновала — надо действовать.
В тот же вечер я вылетел в Сочи.
В аэропорту в Адлере меня встретил инспектор Вадим Яхонтов, чем-то напоминающий Хмелева. С добрейшей улыбкой на лице он сказал, распахивая дверь «Жигулей»:
— Транспортом обеспечены. Начальство предоставило машину в честь вашего приезда.
Забросив портфель в гостиницу, мы поехали в санаторий «Актер», где отдыхала Голубовская.
Переговорив с вахтером, пышноусым полным армянином, Яхонтов сказал мне:
— Восьмой этаж. Живет с подругой.
В номере никого не было.
— Поднимемся на шестнадцатый этаж в бар. Может, она там.
В баре среди посетителей я не обнаружил Голубовскую. Заказав кофе, мы взяли чашки и вышли на открытую веранду. Казалось, до неба рукой подать. Оно нависало над нами, сверкая и подмигивая тысячами глаз. У меня не выходило из головы колье Комиссаровой, и я вспомнил не раз читанное об южном небе: «На синем бархате были рассыпаны бриллианты». Правда, бриллианты никто в наше время не рассыпает, особенно в таком количестве, но это не имело значения…
Голубовская сидела в обществе известных актеров. В белом платье с распущенными светлыми волосами, которые она то и дело отбрасывала назад. Голубовская что-то горячо говорила. Она повысила голос, и я услышал:
— Поймите, наконец, Офелия не сумасшедшая! Она прикидывается сумасшедшей из страха. Она боится! Она боится потому, что знает тайну… Тайну смерти.
Ее соседи молчали.
— Ничего вы не понимаете! — она вскочила и порывисто ушла с веранды.
В двухместном номере был женский бедлам. Пока Голубовская лихорадочно собирала разбросанные на кроватях и креслах бюстгальтеры, трусики, купальники, я решил времени зря не терять.
— Когда в последний раз вы видели Надежду Комиссарову?
Голубовская застыла с вещами в руках. В оцепенении она смотрела на меня, мигая глазищами, и вдруг стала заикаться. У меня с языка чуть не сорвалось, как у них принято говорить в театре: «Вторично». Заикание использовал папаша Горио, когда хотел подумать.
— Это я… я убила Надю, — произнесла Голубовская.
Я ушам своим не верил. Как же так? Подруга убивает подругу. Или я безнадежно отстал в своем понимании дружбы, или в моем представлении мир по-прежнему, как десять лет назад, когда я был глуп и наивен, разделен на полюсы, на черное и белое, и я по-прежнему страдаю своеобразным дальтонизмом.
Яхонтов непонимающе глядел на меня. Я молчал.
С Голубовской началась истерика. Уткнувшись лицом в вещи, которые держала в руках, она рыдала. Я дал ей воды. Смазалась краска, и обнажилось ее лицо. Перед нами стояла немолодая женщина, жалкое подобие той, которая десять минут назад с апломбом рассуждала на веранде об Офелии.
Распахнув дверь, в комнату ворвалась женщина в чалме и развевающемся оранжевом платье.
— Что здесь происходит?! — произнесла она, бросаясь к Голубовской. — Валентина, милая, что с тобой? Ну, Валентина… Дайте воды! Воды дайте!
Я протянул ей стакан.
Она заставила Голубовскую выпить воды, но это не помогло. Голубовскую трясло. Женщина уложила ее на кровать.
— Что здесь происходит?! — Она почему-то грозно двинулась на меня, хотя Яхонтов стоял к ней ближе.
Яхонтов опередил меня. Сунув ей под нос удостоверение, он спросил:
— Вы кто будете?
— Актриса, — женщина растерялась, но на секунду. — Дюжева Вероника Борисовна, Московский театр сатиры.
— Вы не могли бы…
— Нет!
— …оставить нас с вашей подругой ненадолго?