Вспоминает запись в тетради на заправке.
И меняет тему.
— Купим здесь какой-нибудь ретро-кабриолет, как насшибаем денег, — предлагает он. — Назад поедем с ветерком. Не будем брать пончики в «Камикадзе Пицце». Может, вообще не поедем назад, найдём какое-нибудь поселение неформалов. Всегда хотел в какую-нибудь коммунну со свободными нравами, но, знаешь ли, от меня ждали другого.
— Зато потом у тебя была команда.
— У нас была команда, — поправляет Тони. — Ну, и мы всё ещё команда. С тобой.
Наташа долго смотрит ему в глаза. Так долго, что кажется: как раз за это время приморские сумерки стремительно превращаются в ночь.
А потом она говорит:
— Спасибо, Тони.
И тянет указательными пальцами вверх уголки своих губ.
Он зеркалит это движение, вдруг понимая, что это, возможно — самое ценное изобретение в проклятом сером мирке, что Наташа — не меньший гений, чем он, и звуки, рвущиеся изнутри, наконец-то очень похожи на смех.
Здесь всё ещё можно существовать, понимает Тони. Даже без сыра в чизбургерах и без солнца. Даже с надеждой — хотя бы никогда не увидеть тут никого из близких.
И они всё ещё смеются, когда на пляж, сверкая голубыми фарами, въезжает старый «Форд» Тони.
— И откуда они всё время знают, где нас искать? — Тони нехотя оборачивается. — И у них тут что, только голубые фары продаются? Или мода такая?
— Так это же их секретарь… — начинает Наташа.
А потом, как и Тони, вглядывается в слегка долговязую фигуру, бегущую по пляжу. Белая рубашка, белые штаны, белые лохматые волосы.
— Я согласен! — кричит Пьетро Максимофф издалека. — Я согласен! Я хочу назад, к Ванде! Нужна только подпись!
Наташа вскакивает, спотыкаясь в темноте, и Тони ловит её под локоть. Голубые фары приветливо подмигивают: водитель ещё за рулём, автомобиль отремонтирован, и всё в их «жизни» прекрасно.
Пьетро обнимает их по очереди. Как родных. Как родителей. Без старых обид, без памяти о том, что они могут держать на него обиду.
— Но как ты узнал? — спрашивает Наташа, пока они торопливо идут к «Форду».
— Ко мне вдруг припёрся один из самых главных, — объясняет Пьетро. — И превратился в лохматого такого брюнета. Сказал про вас. Про Ванду. Спросил, чего я хочу — быть ангелом-хранителем для одного случайного человека или быть ангелом-хранителем для сестры, команды и всех людей на свете. Меня могут сегодня же отправить в Лос-Анджелес. Если вы не пожалеете, если так можно…
— Можно, — отвечает Наташа. — Не пожалеем.
Пьетро обрушивается на переднее сиденье, рядом с водителем в белом. Оживлённый — и Тони мысленно смеётся над такой игрой слов.
Они едут к Международному хабу, и в машине играет «Гоголь Борделло», и Наташа без устали отвечает на сбивчивые вопросы Пьетро о произошедшем в мире живых.
***
— В любовь играют дети, — проговаривает Наташа, выходя из Международного хаба. — А он был у нас в долгу. Всё ведь помнит. Ну, Локи…
— Даже я не помню, что это и откуда, из какого-то фильма? — Тони разводит руками. — Я просто удивлён. Я буду удивляться ещё неделю, можно?
Есть с чего: первое же, что сделал бог обмана, озорства и коварства, получив свои силы назад, оказалось полностью в его компетенции — и исключительно добрым делом.
Они сидят на выправленном капоте, у Международного хаба, где готовится к отправлению назад Пьетро Максимофф. Через час он будет в настоящем Лос-Анджелесе, и какие-то таинственные «специальные люди» помогут ему найти Ванду.
А Тони Старк и Наташа Романофф, пожертвовав собой дважды, добровольно замуровали себя здесь. Друг с другом — кто бы мог подумать о таком лет десять назад! — и почему-то не жалеют об этом, и готовы провести так вечность.
Может, Локи прав, и они глупые?
Небо ещё тёмное, высокое и звёздное. В затянувшейся паузе Наташа достаёт из кармана джинсов пачку сигарет, закуривает — и Тони тоже берёт себе одну. Зажимает в опущенном уголке рта, лихорадочно чиркает спичками по шершавой полоске — но только ломает их. Одну, вторую, третью. Словно чёрные пальцы опять плохо слушаются.
Даже не за себя вдруг стало обидно, а за Наташу. Чуть-чуть. Совсем чуть-чуть. К утру, которое почти наступило, всё пройдёт. Просто нужно свыкнуться с мыслью, что на выцветшем небе не будет солнца.
Четвёртая спичка зажигается. Тони, так и не прикурив, бросает спичку на асфальт, сам не сразу понимая, почему.
Если здесь можно делать маленькие чудеса — пусть хоть одно у него выйдет. Вот как у Наташи. Пока они не уехали отсюда, потому что после этого не будет вообще никаких чудес, а долго оставаться в пригороде нельзя.
— Почему она не взлетает? — Тони слегка возмущённо вскидывает брови, и Наташа двумя пальцами, очень осторожно и деликатно, вынимает у него изо рта прикушенную сигарету. Прячет.
— Этот секретарь-водитель сказал мне такую штуку… Получиться может только тогда, когда тебе всё равно. Если стараться, не получится ничего.
— Тебе было всё равно? — резко спрашивает Тони.
— Ну, чудотворцем я себя точно не считала.
Тони думает про себя, что зря. Возвращает Наташе спички и садится за руль. Снимает свои затемнённые очки, которые сейчас ни к чему, и кладёт перед собой.
Теперь на сиденье справа — Наташа. Она долго ищет в бардачке среди фантиков кассету с «Иммигрантской песней», пока не понимает, что Локи унёс и её, потому что она — тоже подарок. Ставит в итоге «Гоголь Борделло», последнюю песню на кассете, и вокалист вкрадчиво-вкрадчиво поёт им уже в который раз, что если в каждом углу ловушки, выход всё равно есть — через крышу или через подземелья.
— Вот почему я хочу кабриолет, Нат. Чтобы у нас был выход.
— И чтобы было видно звёзды.
Тони пытается шутить, пока Наташа курит в машине, закинув ноги на приборную панель. Окна открыты; в салоне пахнет морем, сухой травой, бензином. Дорога стелется вперёд, подсвеченная голубыми фарами.
— Почему они всё-таки голубые? — спрашивает Тони.
— Не знаю. Но «Форд» идёт так мягко, плавно. Он хороший инженер. То есть был хорошим инженером — сейчас, видимо, не занимается этим.
— О да, ведь работать секретарём гораздо интереснее.
— Он не секретарь, — Наташа вздыхает. Замахивается, чтобы выкинуть окурок в окно, но, подумав, выбивает уголёк и убирает окурок в пепельницу. — Он работает в Городе Ангелов, носит белое. Кто он, по-твоему?
— Ангел-инженер?! Да ладно.
— Почему тебя это так удивляет? Сам-то…
— Если бы ты слышала, как выражаются в МТИ перед экзаменами, ты бы засомневалась.
— А по-моему, он милый. Жаль, что вы так и не поговорили, с тобой ему точно было бы интереснее, но у меня рука не поднялась тебя будить. Хотела уговорить его выйти из хаба со мной, но он сказал, что у него срочные дела в архиве. Кстати. Чуть не забыла.
— Ничего страшного. Теперь если забудешь — всегда есть время вспомнить и сказать. Мы обречены на общество друг друга, Наташа.
— Какой ужас, — хмыкает она.
— Так что ты забыла, или ты уже забыла, что ты забыла?
— Я спросила, как его имя, — Наташа поворачивается к Тони, потирая шею. — А он мне улыбнулся и сказал, что это уже много-много лет по здешнему времени не важно. Но попросил передать тебе, что всё идёт по плану.
Починенные тормоза визжат, и Тони сжимает дрожащими почерневшими пальцами руль. Задерживается на полсекунды — и очки летят с приборной панели куда-то вниз.
— Инсен, — произносит он вслух. — Это был Инсен. Вот я дрянь-то, Наташа.