Хотя если бы Тони увидел здесь детей — стало бы ещё хуже.
В пиццерии Наташа даёт чаевые парню за стойкой — в обмен на пульт от пухлого телевизора, висящего над стойкой на кронштейне. Переключает с унылого музыкального канала, чёрно-белого в крапинку, на какие-то новости. Считает важным следить за событиями.
То, что в загробном мире есть телевидение, для Тони не удивительно — скорее, его удивляет, что не все журналисты в аду. И выпуск как будто даже соответствует времени аудиокассет и тарахтящих машин. Примерно в такой передаче в девяносто первом скучно и монотонно объявили, что Говард и Мария Старк убиты, и зачитывали эту новость целый день. Поэтому, пока Наташа залипает на экран, а Локи вспоминает про свои семь косичек и расплетает их, Тони ворует с окружающих столиков салфетки и лезет под тот, за который их усадили — подсовывает стопку салфеток под ножку, чтобы не качало.
— Он пока ещё там, — раздаётся над пластиковой столешницей голос Наташи, и Тони спешно высовывается.
Врезается темечком в край стола — и не замечает, что тонкие пальцы поглаживают ушибленное место.
Наташин взгляд прикован к выпуклому экрану, как и взгляд Локи, только в её взгляде — выражение облегчения, а он, кажется, вот-вот взорвётся. Тони тоже косится на экран.
По широкой улице среди блестящих высоток идёт парад. Как на День Благодарения, весёлый, нестрогий, торжественный. Камера снимает откуда-то сверху разноцветную толпу и красочные — несмотря на общую блеклость телевизора — платформы, а потом берёт крупным планом простенькую белую. С неё двенадцать мужчин в белом, разного возраста и разных национальностей, приветливо машут толпе.
Беловолосый Пьетро Максимофф в свободной белоснежной рубахе и таких же брюках — среди них. Тоже машет, щурится и улыбается.
Диктор бубнит своё, рассказывая, что фестиваль в честь ангелов хранителей состоится на побережье.
Парад идёт дальше.
Под голубым небом, по залитой солнцем улице.
— Невыносимо, — вдруг срывается у Локи с языка, и он встаёт. — Как только тебе в голову могло прийти остаться тут, Романофф? Посмотри на него. Он доволен. Он счастлив. Он улыбается, и над ним светит солнце. Нет, такое могла придумать только ты, с твоим багажом. Но даже ты этого не заслуживаешь, глупая ты девчонка!..
Он сипло выдыхает, часто-часто моргает — и разворачивается на каблуках туфель, которые вот-вот попросят каши.
— Кому вообще показалось смешным назвать эту дыру «Камикадзе Пицца»? И зачем, если тут не посмеёшься? — выкрикивает Локи напоследок на пороге, не оборачиваясь, и уходит к машине.
Сквозь витрину пиццерии и её вывернутое наизнанку название — в самом деле слишком циничное — видно, как он нахохлился на заднем сиденье.
Небо снаружи — серое, как будто вместо него над этим мирком натянули кусок дешёвой обёрточной бумаги.
По времени мира живых Локи здесь уже пять лет, но так же ли идёт местное время?
Наташа молчит, пока Тони отряхивает штаны. Заговаривает только когда приносят заказ.
— На моих пончиках мало глазури и посыпки, — ворчит она.
— Это же не «Данкин Донатс». Это «Камикадзе Пицца». Ешь что дают. Это чизбургер без сыра перестаёт быть чизбургером, а твой пончик похож на пончик.
— Не буду, — решает она, покачивая головой, и придвигает к себе ближе пиццу. — Отнесу Локи.
В магазине, куда Наташа и Тони идут после обеда тоже вдвоём, она ещё покупает дешёвые пластиковые солнцезащитные очки с ярко-жёлтыми стёклами. Хочет взять две пары, но Тони отказывается.
Локи встречает их в машине без всяких благодарностей, но новые очки снимает только в мотеле, перед сном. И весь остаток дня едет, высунувшись из окна машины и посматривая в небо.
***
В следующие три дня они не ночуют в мотелях. Наташа предлагает ехать кратчайшим путём, не останавливаясь, меняться за рулём и по очереди спать на заднем сиденье под тонким флисовым пледом, который невесть где спёр Локи. Просто вдоль этого шоссе почти нет мотелей, а купить в последнем посещённом городке палатку они не додумались.
Тони, правда, ставит на то, что оба вообще-то додумались, но не захотели проводить ночи бок о бок с Локи в одной палатке втроём.
Никаких разногласий, на самом деле, нет: на этом свете им нечего делить, да и любит же Тор за что-то своего брата. Так что они уже не хотят его высадить или развернуться, пусть договором аренды Локи уже не трясёт — когда и на каких условиях эта бумага перекочевала к Наташе, Тони проспал.
На заднем сиденье, пока Наташа неторопливо и бережно ведёт автомобиль, спится на удивление здорово. В тряских дорожных снах приходят, как в обратной перемотке, Морган, которую он впервые повёз смотреть мультфильм в настоящем кинотеатре, Питер, который впервые в жизни едет в аэропорт, пьяненький весёлый Роуди с висящим на шее развязанным галстуком, Хэппи, которому солнце мешает вести, и они все улыбаются. Так по-разному, так хорошо, что Тони всегда снится, будто и он улыбается им в ответ. Оказывается, в дороге с ним происходило много хорошего, пока он был жив.
Просыпаться в этой дороге тоже неплохо — за исключением того, что за окнами всегда пасмурно и пейзажи пошли разнообразные, как в Афганистане, и нельзя поднять уголки губ. Ну, и Наташа курит прямо за рулём и забывает выставлять руку с сигаретой в открытое окошко, тоже немножко раздражает. Но каждое пробуждение — хорошее: рыжие с пшеничным кудри Нат, странные разговоры на передних сиденьях, негромкая и не противная музыка на потрескивающих, будто заезженных уже за их маленькое путешествие, кассетах.
После одной Наташиной смены Тони слышит по пробуждении «Иммигрантскую песню» без бэк-вокала магнитолы. Поют её на два голоса и шёпотом. Локи шуршит размотанной и чуть пожёванной плёнкой, непрофессионально пытается крутить кассету на огрызке карандаша, втягивая её назад; Наташа тихонько отстукивает ритм по рулю обеими ладонями.
— Почему именно «Иммигрантская песня»? — Тони сонно потягивается на заднем сиденье и садится. Накрывает пледом голову, кутается в него: Наташа пыталась проветрить салон, и с утра тут прохладно.
— Потому что мы все тут — иммигранты, — на удивление легко и беззаботно отвечает Локи и не глядя протягивает кассету и карандаш назад. — Почини мою музыку.
И Тони чинит.
Ползут они медленно, как черепахи — хотя, по авторитетному мнению Локи, черепахи вообще-то очень быстрые. Он знает, потому что сам был черепахой. «Форд» не выдержит бодрой езды, время в запасе ещё есть, и лучше уж предпочесть надёжность скорости. Тем более, компания не так плоха, а это всегда украшает и сокращает любую дорогу.
Вечером, когда Тони в очередной раз уступает место за рулём, всем троим кажется: серое небо на горизонте плавно-плавно, как на акварельном пейзаже, переходит в голубое. В тоненькую полосочку. Может, это Город Ангелов близко; может, коллективное самовнушение так хорошо работает. Но засыпает Тони приободрённым.
Ему снится то, чего никогда не было: его голова лежит на коленях у заплаканной Пеппер. Они едут из аэропорта, сразу после его возвращения из Афганистана, и она старается не всхлипывать, но так хорошо и по-особенному улыбается, что у Тони внутри что-то подрагивает за мёртвым реактором. Кажется, что это не сон, что он ожил и прыгнул во времени назад, чтобы всё сложилось раньше и проще, чтобы Морган была старше, когда он уйдёт, и помнила его лучше.
Надо что-то сказать Пеппер, и Тони открывает глаза, смотрит вверх на её лицо, тянет к нему руку и говорит:
— Бог мой!
Рука ударяется раскрытой ладонью о переднее сиденье. Не даёт слететь на пол или разбить голову, не ломается каким-то чудом. Оглушительный грохот, темнота — гаснут фары.