Вредная птица, камнем спикировала с карагача, выхватила прямо из-под носа обломок печенья, уселась на верхушку железяки и нагло стала дробить печенье на крошки. Вот на ком я вымещу свою несостоятельность. Я запустил Ингиным флаконом в шевелящийся черный силуэт на закатном фоне: «У-у, гадина!». Но, разжав руку, еще до звяка стекла, разбившегося об угол, где секунду назад сидела птица, я что-то понял. Какая-то цепочка замкнулась.
Я смотрел, как осколки сыплются на песок, как птица кружится над головой, и ждал. Мне нужна была затычка-катышек, бумажная пробка. А она застряла. Зацепилась за ржавый выступ. Через час или день ее сдуло бы ветерком. Но мне надо было — немедленно. И я полез по скошенному краю железяки. Ноги скользили в поисках упора. Пришло в голову, что также я уже карабкался когда-то. В три или в четыре года. По железной горке со сломанной лесенкой. Два шажка, и назад. Снова медленно вверх и мгновенно — на землю. Упрямо и безнадежно. Мама стояла рядом, болтая с подружкой, но я не звал ее на помощь. Лез, сопя, и, когда уже почти добрался до вожделенной площадки, чтобы посмотреть сверху на песочницу с малышами, мама сдернула меня с горки и сказала: «Хватит. Домой!».
А теперь я добрался. Я перекинул ногу через выступ, устраиваясь надежнее, и развернул катышек. Разгладил потертую страничку. Буквы поломались, любовно созданная картинка «из африканской жизни» запылилась… Я прошептал по памяти:
И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав…
Ты плачешь? Послушай… Далеко на озере Чад
Изысканный бродит жираф…
Перехватило дыхание. Я дернулся. Железо ширкнуло, избавляясь от моей тяжести. Я почти и не цеплялся за него. Треснуло, разрываясь, трико на коленке…
Песок был теплым, будто родным. Я равнодушно смотрел на длинные тени, размазанные по нему, на мерзкую птицу в краснеющем небе, на собственную кровь, которая медленно струилась из задетой острым выступом вены. Совершенно нелепая ассоциация — вспомнился Генрих Валуа, юный король Польши, разлученный с возлюбленной и пишущий ей послания — кровью. Кровь? Вот она. Сколько угодно. Кому только писать? Некому. И пусть. И не надо. И не хочу ничего.
Я закрыл глаза, согласившись на уход.
Птица захлопала крыльями, подала голос от палатки: «Ча-ча!», застучала клювом. По чему? По синару? Бог с ним, с синаром.
Было спокойно. Издалека тянуло тандырным дымком. Представилась Турсуной-апа, вытаскивающая пышущие жаром лепешки.
Стоп! Если я умру сейчас… здесь… Что будет дальше? Испуганные мальчишки прибегут к ней. Она не поверит, потом заплачет. Тягостная процедура поиска моих документов… Кто-то будет рыться в рюкзаке, сообщать родителям, перевозить тело… Или закопают здесь? Лучше б здесь. Но столько хлопот, выпадающих ни в чем не повинным людям! Нельзя. Если решусь, надо уходить подальше, укрываться с глаз в темном логове и там… А сейчас — далеко не уйти, сил не хватит. А может, я кривил душой? Не знаю.
Короче, я зажал вену и пополз к палатке, к сумке с йодом и пластырем. Следовало торопиться. Солнце почти скрылось.
* * *
Другие книги Галины Востоковой можно прочитать и скачать на авторском сайте:
http://vostokova.ru