– А Ценциппера куда?
– Ценциппера решено оставить в Перми. До особого распоряжения. Случился форс-мажор! Пропали деньги. Решение переменилось. Назначили меня. Приглядывать за вами, – сухо сказал Шлягер. – В оба глаза. Чтобы вы ненароком с кукана не сорвались.
Изображая кукан, согнул указательный палец крючком.
– Ты сам был уверен, что это не деньги. Киношный реквизит.
– Вот что, уважаемый. Люди там простые. В тонкости вникать не будут. Деньги утратили вы, вам и ответ держать.
– Я отдал эти деньги бомжу, – неуверенно начал Бубенцов. – Как бы в кредит. Бомж одноглазый, в ватнике и плаще.
– Вот-вот-вот-вот… – Шлягер оживился. – Уже теплее. Ну и куда утёк от вас этот бомж? Мой вам добрый совет. Как можно скорее напишите подробную бумагу.
– Ты сам его видел. В полиции. И он именно от тебя и утёк. Обитает на Электрозаводской. В телефоне вчера сказали. Не буду я писать никаких бумаг!
– Повторяю, люди серьёзные.
– А зачем же они тебя прислали? Шута горохового! Серьёзные люди. Какой смысл сторожить меня? Серьёзные люди в таких случаях утюг раскалённый приставляют к животу. Или паяльник тычут.
– Приставят и утюг в своё время, – тихо и значительно пообещал Шлягер. – А про паяльник вы зря. Пошлостью отдаёт. Забыли, куда его тычут? Ваше счастье, коли найдут того бомжа.
– Понимаю, что вляпался, – сказал Бубенцов. – Признаю некоторую вину. Отчасти! Не надо было вообще с тобой связываться. Но, во-первых, всё произошло в хмельном состоянии.
– Обстоятельство отягчающее, – вставил Шлягер.
– Во-вторых, всё тут у вас несуразное. У людей этих, как ты выражаешься, «серьёзных». Путаница с деньгами. То они настоящие. То вдруг оказываются фальшивые. Бардак.
– Не без этого, – вздохнул Шлягер. – Вы правы. Но опять-таки только отчасти.
– Пригласительный билет зачем прислали? – небрежным тоном и как бы походя спросил Бубенцов.
– Ерофей Тимофеевич, я сейчас не могу вам открыть. Не положено!..
Уловка удалась! Прозвучало признание, пусть косвенное. Шлягер проговорился. Стало быть, и Пригласительный билет из той же серии. Поняв свою оплошность, Адольф ударил себя кулаком в грудь. Закусил костяшки, точно затыкая готовое вырваться дальнейшее признание. Сильно припадая на одну ногу, забыв про эбонитовую, чёрную с золотом трость, хотя и держал её под мышкой, проковылял в угол кабинета. Уткнулся лицом в пыльную штору, глухо сказал:
– Не торопитесь с осуждениями. Поверьте мне.
– Вот уж кому менее всего могу я поверить, – проговорил в спину ему Бубенцов. – Может быть, вообще никакого Шлягера нет? Единственное, что мне кажется в тебе настоящим и подлинным, – это твоя хромота. И радикулит. Но подозреваю, что и тут ты прикидываешься. Но предупреждаю, я готов к любой пакости с твоей стороны!
Однако, несмотря на уверения в готовности ко всякой пакости, Ерошка тотчас вздрогнул от неожиданности. Грохнула дверь, широко распахнулась, и в кабинет с шумом ворвался Бермудес.
– Ни на кого нельзя положиться! – проревел он. – Что ни актёр, то стервец и алкоголик! Каин очнулся!
Подбежал к столу, схватил графин с водой, жадно стал пить прямо из горла. Шлягер шагнул было к нему, всплеснул руками. Трость с треском обрушилась на паркет. Как будто молния озарила пространство, высветила всё. До всякого рассуждения, по трём только этим фразам, по тону их, по взаимному расположению фигур, по чёрной трости, что всё ещё нервно скакала по паркету… и по неведомо каким ещё признакам – Бубенцов понял, что люди эти давно знакомы между собой. А значит, Бермудес участник и действующее лицо. Что существует некий сговор. Но что из этого следовало и что это меняло? Времени на размышления не оставалось. Бубенцов, не раздумывая ни секунды, бросился вон из кабинета. Потому что выражение: «Каин очнулся» на местном театральном наречии означало: «Чарыков – в запое!» Бубенцов знал, насколько это опасно. В прошлый раз народный артист Марат Чарыков едва не спалил театр.
Глава 12. Заинька, выйди в круг
В самом начале прошлого сезона, ранней осенью, Марат Чарыков уснул в гримёрке с непогашенной сигаретой и прожёг диван. Едва сам не сгорел, да, пожалуй, и сгорел бы… Пока сигарета тлела и жгла его пальцы, даже не пошевелился. Баба Зина учуяла запах горящего поролона, разбудила Ерофея. Бубенцов выбил дверь, за ноги вытащил в коридор мертвецким сном спящего Чарыкова.
Матрас же, как его после ни ворочали, ни затаптывали, сколько чайников ни заливали в чёрную дыру, тлел и тлел едким, каким-то поистине неугасимым адским тлением. Это продолжалось с перерывами ещё двое суток. На третьи сутки изувеченный матрас вынесли, бросили под дождь у мусорных баков. Но и подле мусорных баков дымился он до конца недели.