Чтобы не мучить себя этой улыбкой, он полюбил теперь подолгу оставаться в одиночестве. Но Россия не оставляла его в покое. Она была велика. В ней было пятьдесят миллионов жителей, десятки европейских и азиатских народов. Все они лопотали на своих языках, все чего-то хотели, выдвигали претензии, всем он, «царь-батюшка», был что-то должен — должен за себя самого и за своего отца… Даже за бабку. Ах, лучше всего было бы сбежать из ненавистного Петербурга со всеми его государственными учреждениями. Остановиться в чистом поле, спать в двойной палатке, как простой офицер. Иметь с собой только два мундира в чемоданчике, маленький несессер с мылом и одеколоном для туалета и маленький ледничек для водки… Разъезжать верхом среди верных полков и разговаривать с денщиком о погоде… Если бы сейчас возник конфликт с этим французским выскочкой, с этим Наполеонишкой, которого так ненавидел его отец, он, Александр, сам отправился бы на войну и вел бы солдатскую жизнь, как Суворов. Жаль, что этого гениального чудака больше нет в живых! И никого, кто мог бы его заменить, Александр не видел. Ему не на кого положиться в случае войны. Все его советники умели только произносить красивые речи. Избалованные, расплывшиеся, они боялись ружья и «фрунта» как огня…
С такими неприятными мыслями Александр переоделся при помощи камердинеров в костюм, предназначенный для приема гражданских депутаций: светлые атласные штаны до колен с шелковыми чулками, светлую жилетку, а, поверх нее — императорский шарф цветов русского триколора, заброшенный на плечо и пересекающий наискосок грудь, с двумя золотыми пуговицами сзади и с большой бриллиантовой звездой на левом лацкане, рядом с сердцем, с двуглавым орлом из изысканных рубинов посреди звезды. Александр понимал, что такое элегантность, и даже в самом сильном волнении не терял вкуса и умения сочетать цвета.
Одетый таким образом, он ненадолго зашел в свой личный кабинет, чтобы немного отдохнуть прежде, чем выйти к депутации. И тут он нашел на своем рабочем столе вырезку из русского журнала с хвалебной одой царю, написанной современным поэтом Озеровым.[180] Эти вирши начинались так:
Блажен владыка, кто не страхом —
Любовью правит свой народ.[181]
Далее речь шла о том, что грядущие поколения благодарного народа будут благословлять и восхвалять такого владыку, приходя после его смерти на его могилу.
Эта вырезка была положена на стол императора в качестве скромного сюрприза. Адъютант, хорошо образованный офицер, сам пописывавший стихи, заметил, что царь последнее время подавлен. Поэтому он изо дня в день подыскивал что-нибудь, чтобы порадовать его величество, навести его на приятные мысли. И как все те, кто слишком стараются, слишком прилежно забегают вперед, этот преданный адъютант часто нарывался на неприятности.
Может быть, прежде, до того как он посмотрел на смертное ложе своего отца, это порадовало бы Александра, но не теперь… Сейчас эти наивные вирши вызвали у него легкое отвращение.
— Какой дурак этот поэт, — покачал своей надушенной головой Александр. — Царь еще жив, только начинает жить… А этот уже воспевает его могилу и почет, который грядущие поколения будут оказывать его праху. И адъютант, который это здесь положил, тоже не слишком умен. Надо будет посмотреть…
Князь Адам Чарторыйский, который еще у себя дома, в Польше, привык к специфически-еврейским одеяниям и жестам, предупредил Александра, что некоторые из членов депутации могут выглядеть ужасно странно. Царю не следует слишком волноваться, что что-то может ему не понравиться. Тем не менее, когда Александр вышел в зал для аудиенций и бросил первый взгляд на еврейскую депутацию, по его спине пробежал легкий холодок. Это невольно отозвалось полученное им воспитание, истории, которые он слышал в детстве о вечном жиде… Реб Лейбеле из Подолии, в его странном, подбитом ватой лапсердаке и штраймле с хорьковыми хвостиками, с пейсами, похожими на трубочки, первым привлек внимание царя своими глубокими черными глазами и сросшимися черными бровями. Александру сразу же показалось, что это обязательно должен быть кто-то из той самой еврейской «секты», которая втихаря употребляет христианскую кровь в маце. Все полиции мира ищут ее, но пока никак не могут поймать сектантов с поличным… Напряженная улыбка на губах царя скривилась, а его по-девичьи белое лицо вытянулось. К счастью, он увидал немного ближе к себе пару еврейских фигур, уже знакомых ему, главным образом по Еврейскому комитету. Это были Авром Перец, подрядчик российского кораблестроения, и Нота де Ноткин, бывший поставщиком в правление его бабки, еще при жизни Григория Потемкина. Блуждающий взгляд царя наткнулся на польские и русские ордена на его груди. Кривая усмешка Александра выровнялась, а бледное лицо опять округлилось, как у придворной фрейлины.