Одной этой фразой он лишил ее излюбленного женского оружия. Даже в постели он был хорошим стратегом. Еле заметная улыбка появилась на его бледных губах. Невыплаканные фальшивые слезы Жозефины превращались в яд, вызывающий у нее приступ ненависти. Ей хотелось, чтобы он как можно быстрее уехал из Мальмезона. Чтобы разразился какой-нибудь новый политический кризис, где-нибудь далеко-далеко, как можно дальше от Парижа и от Франции. Без него ей здесь будет спокойнее и веселее.
Она только подумала об этом, но он, этот «пти капорал», бывший безнадежно влюбленный, словно услышал ее потаенные желания. Все мысли, что проносились в ее маленькой женской головке, он читал, как по книге, даже без света и с закрытыми глазами. Улыбающимися губами он ответил на ее незаданный вопрос:
— Тебя слишком много любили, Жозефина! Ты — слишком уж перепаханное поле на крутом горном склоне. Посеянное больше не удерживается в тебе. Малейший дождик все вымывает…
Это больше не было намеком на знание. Оказалось, что он знал больше, чем она предполагала, знал обо всех ее любовниках, от Барраса во времена Конвента и до нынешнего — Ипполита. Знал он и то, что все средства, предлагавшиеся его личным врачом, ни к чему и что она сама уже не верит ни в тошнотворные лекарства, ни в себя саму.
Ее легкий страх теперь стал гораздо сильнее: не это ли начало конца? Не собирается ли этот маленький мужчина, лежащий с ней в постели, потихоньку ссадить ее с императорского трона, оставить ее с ее туалетами, лентами, пудрой, даже с ее молодым танцором, к которому ее влечет? «Маленький капрал», с таким легким сердцем утопивший три тысячи турок, мог сделать что-нибудь и похуже…
Такая мысль была уже чересчур страшной для ее женского сердца. Теперь слезы действительно сжали ее сердце, безо всякой игры, почти что против ее собственной воли. Она не хотела, чтобы ее всхлипы разбудили этого засыпающего маленького мужчину, и уткнулась лицом в мягкую подушку. Сдавленное рыдание пробежало, словно волна, по всему ее длинному, стройному телу под легким шелком ночной рубашки.
Наполеон очнулся от полудремы и сразу же почувствовал, что на этот раз Жозефина плачет по-настоящему, безо всяких комедий. Плачет, потому что ей действительно больно. Это он причинил ей боль… А она слишком горда, чтобы пожаловаться. Перед таким плачем он, виновный в том, что оборвались сотни тысяч молодых жизней, был бессилен. Подрагивавший шелк ночной рубашки Жозефины трогал его душу, как трепетание больной голубицы.
— Ну, ну, — попытался он, как мог, утешить ее, — успокойся. Я не то имел в виду. Я сам пройду медицинское обследование… Уверен, ты еще подаришь мне сына. Ты еще так молода, так красива…
Она сделала вид, что верит. Позволила ему погладить себя. Позволила даже предпринять новое наступление на ее гордую сдержанность. Однако специфические женские расчеты были сильнее ее самой и ее искреннего желания помириться. Момент был удачным, и она решила использовать до конца то обстоятельство, что у ее мужа улучшилось настроение.
— Забыла тебе сказать, — произнесла она, слегка отодвигаясь, — я, можно считать, осталась совсем без денег. Пачка неоплаченных счетов лежит у домоправительницы — от ювелиров, садовников, портных…
Его ставшая было нежной ладонь сжалась и сразу же перестала гладить Жозефину. Лицо Наполеона слегка скривилось от отвращения, как будто он отпил вина из кубка и увидал на дне отвратительного паука. Вот таковы они все! В чем причина, из-за какого проклятия это у них взялось? Проституция глубоко сидит в душе каждой женщины. Как бы высоко она ни возносилась и как бы низко ни падала. И не важно, встречается ли она со случайным кавалером на тротуаре Пон Неф[233] или с собственным мужем в королевском дворце. Везде она ищет возможность использовать слабость увлеченного ею мужчины. В самом сильном опьянении не забывает сначала договориться о цене. Разница только в цене. На Пон Неф это стоит луидор и даже меньше, а тут, в Мальмезоне, — миллион…
— Повр Жозефин!.. — издевательски сказал он. — Бедная Жозефина! Несчастная моя солдатка! Твоему мужу скоро снова отправляться на войну, и ты остаешься совсем без средств…
Он одним резким движением уселся на широкой кровати. Вторым движением соскользнул к своим расшитым золотом шлепанцам. При этом он не переставал бормотать с деланой жалостью:
— Действительно… без единого су за душой… без единого сантима…
От наигранной жалости он перешел к такой же веселости: в темной спальне он по-детски писклявым голоском напел популярную песенку: