Эстерка колебалась, пока последний удар, будто кнутом, не выгнал ее из тихого сельского гнезда между наполовину увядшими подсолнухами и фруктовыми деревьями, увешанными зреющими плодами. Вместе со слабыми отзвуками далеких громов войны в бревенчатый домик ворвался и настоящий гром…
Он начался с мягкого шороха по траве подъехавшей кареты. Из кареты вышел с вежливой улыбкой весьма важного и постоянно занятого гостя «петербургский дядя», ее единственный сын Алтерка. Такое выражение лица подошло бы ему, даже если бы он приехал на похороны… Как настоящий франт, он был наряжен по последней петербургской моде: синий сюртук, узкий в талии и широкий, как юбка, над коленями, такого же цвета полуцилиндр, серые шелковые перчатки и такой же жилет, пышный галстук из белого батиста, из-под которого свисала витая золотая цепочка со множеством брелоков. На ногах у него были короткие сапожки с отворотами, а из-под щегольских чулок сеточкой как-то странно просвечивала розовая кожа. Явно предварительно смазанная специальным кремом…
Кройнделе стояла рядом с ней в восхищении, все цвета по очереди сменяли друг друга на ее свежем личике. Она явно вспоминала, как этот самый «дядя» когда-то держал ее между своих колен и обнимал за шею… Но Эстерка сразу на нее разозлилась и велела ей уйти в свою комнату. Ей, мол, нужно поговорить с «дядей» с глазу на глаз.
Оставшись с Алтеркой один на один, она даже не попыталась скрыть свое недовольство. На ее заданный хриплым голосом и холодным тоном вопрос, как он сюда попал, сын, элегантно покачивая сандаловой тростью с серебряным набалдашником, начал отвечать очень медленно, но его узкие масленые глаза нетерпеливо шарили вокруг, наверное, ища дверь в комнату Кройнделе:
— Собственно, мамка, это я должен был спросить, как ты сюда попала? Я оставил тебя несколько лет назад в Кременчуге, а снова нашел — в этой мужицкой дыре…
— Я тебе не отчитываюсь! — резко одернула его Эстерка.
— Я тебе — тоже! — не растерялся Алтерка. — Я только хотел сказать, что ты должна была держать слово. Ты меня попросила, чтобы я подождал, пока Кройнделе станет взрослой женщиной и «сможет себя защитить», как это у тебя называется… Я пообещал. Помнишь, ты еще меня переспросила: «Ты — ждать? Ты действительно хочешь подождать? Ты так ее любишь?..» И вот, смотри теперь! Почти три года прошло… Может быть, я тебя преследовал? Гонялся за тобой? Ты от меня спряталась, как от вора, и Кройнделе спрятала…
— Не все ты знаешь… — сказала Эстерка, опуская свои горящие глаза. — Я только хотела отложить…
— Я уже привык к твоим откладываниям. Свою жизнь ты тоже постоянно откладывала. Свою собственную свадьбу с аптекарем — как его там звали? с Шиком? — тоже откладывала. И отложила уже, видимо, навсегда.
— Ради тебя! — резко ответила Эстерка. — Чтобы у тебя не было отчима. Да-да, это ты сделал его несчастным. Его и меня…
— Да. Я уже знаю… — криво усмехнулся Алтерка. — Все из-за меня, все ради моего блага… Может быть, я бы еще на некоторое время «отложил», как ты хочешь. Это случай, что ты меня видишь здесь именно сегодня. Все, кто только может, бегут сейчас из Петербурга. Это началось, как только император Александр отправился в Дриссу. Но и тамошняя крепость, Динабург, тоже ненадежна. Французы уже окружают ее. Все бегут в глубь России. Реб Мордехай мне говорит: «Ты ведь однажды уже был в Херсоне? Поезжай туда! Поезжай в одну из еврейских сельскохозяйственных колоний и пережди там! Ты только должен сказать, что ты внук реб Ноты Ноткина. Тогда тебя там на руках будут носить. Ведь реб Нота — один из тех, кто основал эти колонии… До Орла я так и ехал, не зная даже, что ты живешь здесь, так близко…
— А в Орле?..
— Ах, да, в Орле… — показал в улыбке белые зубы Алтерка. — Я завел там знакомство на станции с одним евреем, посланцем ребе…
— Посланец ребе из Ляд? — широко распахнула глаза Эстерка. — Высокий, с длинной бородой?..
— Он, он!.. — подтвердил Алтерка. — Именно такой он и был! Он сидел за столом с еще одним евреем и хлебал чай… Вдруг я услышал, как он упомянул невестку реб Ноты Ноткина… Пододвигаюсь поближе и слушаю, как он тебя восхваляет до небес… Ты чуть ли не хасидкой стала. Дважды хай[324] серебряными рублями дала ему на ешиву в Шклове… Верно?
324
Хай — «живой» (др. — евр.). В данном случае подразумевается цифровое значение этого слова — 18.