Еще каких-то восемь-девять лет назад, когда дух Наполеона был свеж, а гений окрылен не страхом, а революционным мужеством, эта особая сила «избранного народа» очень привлекла его, будила в нем амбиции стать современным законодателем того же самого народа, доказать всему миру, что тысячи лет преследований не смогли сделать того, что он совершит одним жестом, взяв этот народ под защиту совершенно новых законов. Конечно, он сильно ошибался — и относительно уступчивости еврейства, и относительно своих человеческих сил и способности месить такой материал… Однако объем свершений все-таки был очень велик. Во всяком случае, когда Наполеон понял: мелкими законодательными шагами невозможно убедить мировое еврейство в том, что столь великое прошлое требует великих деяний…
И Наполеон попробовал совершить их. Во время его Египетской кампании (в 1798–1799 годах) его горячечная фантазия зашла далеко, намного дальше, чем английская фантазия в нашем двадцатом столетии… Из запыленной палатки в арабской пустыне он рассылал свои ставшие знаменитыми призывы ко всем евреям стран Востока. Он требовал от них поддержать французскую армию, встать под знамена Франции и под его, Наполеона, командование, потому что он идет к ним не как европейский завоеватель, а как освободитель. Сидя на волосатом горбу своего верблюда, Наполеон воображал многокрасочную еврейскую массу, устремляющуюся изо всех стран Изгнания в отстроенный заново Иерусалим, к восстановленному Храму, к Синедриону. А себя самого он видел современным Киром, простирающим свои царственные руки и взывающим библейским языком: «Так говорит Бонапарт, царь Французский: все царства земли отдал мне Господь, Бог небесный, и Он повелел мне построить дом Ему в Иерусалиме, что в Иудее. Кто из вас — из всего народа Его желает, — Господь Бог его с ним, и да взойдет он!»[340]
После поражения при Трафальгаре началась деградация. Болезненно раздувающиеся идеи лопались так же быстро, как и появлялись. После своей великой победы под Аустерлицем Наполеон, остановившись в Страсбурге, прислушался к доносам, которые немецкие депутации подавали ему на еврейских купцов в Эльзасе, и вскипел… Вместе с французскими клерикалами Наполеон начал планировать сузить объем прав, предоставленных евреям Великой революцией как в самой Франции, так и в оккупированных странах. Проще говоря, он начал прибегать к тем мелочным средствам, которые уже давно стали залежалым товаром даже у мелких феодальных правителей по ту сторону Рейна. Это были средства, от которых он сам прежде отворачивался с презрением. Однако он тут же, одним рывком, освободился от этой липкой мелочности и бросил возвышенный призыв евреям Франции и Италии — призыв, который со временем должен был определить лицо эпохи и породить грандиозные последствия для всего мирового еврейства и для либерального престижа Франции: Гран Санэдрэн!.. Великий Синедрион!
Девятого февраля 1802 года открылось первое заседание Синедриона[341] в одном из красивейших залов рядом с парижской ратушей под председательством реб Довида Зиценхайма из Эльзаса.[342] Весть об этом величественном историческом событии прогремела по всему миру — как еврейскому, так и христианскому. В Австрии испугались новой «еврейской власти» и собрались было дать немного больше прав своим угнетенным, как в Средневековье, евреям. Царь Александр в России остановил исполнение уже изданного указа об изгнании евреев из сел…
Но сразу же после этого Наполеон резко охладел к подобной раздутой помпезности. Это было похоже на неровное дыхание предельно измученного бегуна. Он словно все время брал неверный тон. Великий Синедрион превратился в дешевую пародию на буквально библейские планы императора на Ближнем Востоке. Он стал своего рода еврейским парламентом, в котором христианские комиссары хотели играть первую скрипку и где они проповедовали от имени императора, призывая евреев к ассимиляции и к смешанным бракам с французами.
Уступчивые поначалу еврейские нотабли и раввины отрезвели. Начались тайные и явные трения с приславшими их еврейскими общинами и с французскими властями. И все здание Синедриона рухнуло, как карточный домик. Возобновились интриги французских клерикалов и грубые немецкие доносы с противоположного берега Рейна. Заклятые ненавистники евреев в Австрии и в России осмелели, замороженные было антиеврейские законы снова вступили силу. Больше незачем было бояться новой «еврейской власти» и не перед кем было отчитываться.
340
Диврей га-ямим бет (Вторая книга Хроник), 36:23. Изменено только имя «Кир, царь Персидский».
341
В действительности парижский Синедрион заседал в феврале-марте 1807 г., а предшествовавшее его созыву «Собрание еврейских нотаблей» состоялось 26 июля 1806 г.
342
Раввин Довид (Давид) Зиценхайм (на самом деле его фамилия была Зинцхейм, 1745–1812), уроженец города Трир в Германии, — первый главный раввин Франции (1808–1812).