Он выругал и прогнал его, но Талейран, как потом передавали Наполеону, лишь по-иезуитски усмехнулся, покидая дворец, и сказал сопровождавшему его к выходу главному лакею так:
— Жаль, что столь великий человек так дурно воспитан…
Неудавшаяся кампания в Испании, как и интриги Меттерниха, очень мало помогли Австрии. Под Ваграмом австрийские войска потерпели тяжелейшее поражение, а еще тяжелее для Австрии был Венский мир.[347] Однако это не помешало вонючему лису Меттерниху продолжать плести свои интриги. И нити для этих интриг давали ему бывший главный церемониймейстер Талейран и министр полиции Фуше. Оба они завидовали высоко вознесшемуся якобинцу и ненавидели его и его нынешнюю неограниченную диктатуру. Он, Наполеон Бонапарт, имел относительно этого однозначные сведения…
С другой стороны, Наполеона ужасно волновало то, что говорил так называемый «пепл де Пари».[348] Его агенты следили за простонародьем и подслушивали, о чем болтали за стаканчиком вина в парижских кабачках. Это пугливое любопытство все больше переходило у него в слабость знаменитого артиста, который стареет и боится потерять популярность. Ему необходимо слышать каждый вечер крики «браво!» и рукоплескания. В противном случае он падает духом и перестает верить в свой талант. Париж с его веселыми бульварами и тысячами шумных бистро — это большая галерка европейского театра. Чтобы эта галерка с каждым днем все сильнее топала ногами и все дольше и ритмичнее аплодировала, крича «браво!», надо придумывать для нее захватывающие военные походы, новые политические события, новые перемены на тронах. Он, Наполеон, менял надоевших ему царьков, как декорации, и усаживал на их место «своих людей». Однако это было скорее следствием азарта, чем расчета, больше авантюрой, чем реально продуманным поведением.
Вынужденный приспосабливаться одновременно и к «традиционным» аристократическим родам старой Европы, и к простонародью, ни в коем случае не желавшему забывать те привилегии и свободы, которые обещала ему Великая революция, Наполеон постоянно метался от старого к новому и обратно. Это страшно раздражало его, держало его в неослабном напряжении. И даже малейший просчет одного из его генералов или высокопоставленных чиновников приводил императора к вспышкам дикого гнева и отчаянию. Он был подобен льву с тонкой и нежной, как у хрупкой женщины, кожей. Он был способен проглотить на обед целую страну вместе с ее троном, но малейшая царапинка на пальце выводила его из себя…
Наполеон сам чувствовал, что в конце концов будет растерт в муку между жерновами этих противоположностей из-за постоянной необходимости бросаться то вправо, то влево… И чтобы положить этому конец, он дал широкие возможности бывшим аристократам занимать высокие должности наравне с бывшими якобинцами. Таким образом, как рассчитывал Наполеон, они будут ожесточенно конкурировать между собой, а его оставят в покое. Бывшие маркизы и бывшие члены Конвента будут носиться, как помешанные, устраивая свои собственные карьеры, а про него позабудут…
Еще когда хитрый и упорный Талейран занимал высокий пост в Тюильри, Бонапарт сказал ему о бежавших аристократах слова, ставшие крылатыми: «Революция уже давно простила эмиграцию. Теперь пришло время, чтобы эмиграция простила революцию».
И эмигранты простили. Простили от всей души. Измученные и изголодавшиеся, они приезжали назад из Германии, России и Англии и получали высокие должности, чины и влияние в своем территориально разросшемся Отечестве. И вместо того чтобы устраивать интриги против императора Франции, сидя во враждебных ей государствах, они служили ему в качестве прилежных префектов и способных военных. Однако они все-таки сохраняли заметную дистанцию по отношению к бывшим якобинцам. Аристократы смотрели на них сверху вниз и, по мере возможности, избегали. Во Франции запахло угрозой двоевластия. Весь государственный аппарат мог в любой день встать с ног на голову.
Чтобы затянуть эту новую трещину, Наполеон прибег к совершенно исключительным диктаторским средствам. Не только права на получение должностей и чинов должны были теперь стать одинаковыми для обоих классов, но и сам их социальный статус должен был быть окончательно выравнен. Требовалось создать единый живой социальный сплав обеих этих каст, то есть старой и новой Франции, объединяющий контрреволюционеров и революционеров, версальских маркизов и бывших членов Конвента. Если ассимиляция евреев французами не удалась, необходимо было сделать так, чтобы удалась ассимиляция французов французами.
347
Больше известен как Шенбруннский мирный договор. Был подписан между Австрией и Францией 14 октября 1809 г. в Шенбруннском дворце в Вене. Этот договор положил конец австро-французской войне 1809 г.