В ее пляшущем огне физически или духовно сгорели ее собственный муж, ее второй жених — Йосеф Шик, ее бедная родственница Кройндл, ее собственный единственный сын и сиротка… И вот теперь — «тот самый», лежащий под расстрелянным деревом. Ее путь отмечен искалеченными и мертвыми. И кто знает, последняя ли та яма, которую сейчас засыпали…
Две шеренги солдат скрылись за холмом. Один поворот — и она снова увидела карету рядом с заставой и поднятым теперь шлагбаумом. Двух груженых подвод ребе из местечка Ляды не было уже и в помине. На их месте стояла кучка евреев и евреек. Эстерка сразу же узнала среди них корчмаря с распаленным лицом и в маленькой ермолке на бараньей голове. Рядом была его бойкая жена, которую тоже нетрудно было узнать по закатанным рукавам и запачканному жиром переднику. Как они сюда попали? Только что были наверху и заняты делом… Наверное, через какую-то внутреннюю дверцу они выскочили из корчмы и теперь ждали ее тут…
И было так. Завидев Эстерку, толстый корчмарь принялся тыкать в нее своим жирным пальцем, а корчмарка сделала набожное личико и начала шептаться с другими ентами.[417] Единственным, кто обрадовался ее появлению, был наемный кучер Степа. Поспешно сняв с головы свой четырехугольный красный колпак, он бросился ей навстречу и на бегу два-три раза поклонился.
— Ну, — сказал он, — барыня-матушка! Ужо слободны? Слава те, Божа!
Эстерка якобы равнодушно спросила:
— Степа, а где же другие подводы?
— Утекли, барыня!
Ну, а как же? Она сама это знала. Бежали и оставили ее одну в ее, как они думают, позоре. Ну и что? Ни на что другое, чем спасти честь и жизнь богобоязненных евреев, она действительно не годилась. Кому об этом известно лучше, чем ей?
И, точно этого мало, корчмарка сложила свои натруженные руки с закатанными рукавами на животе и зашептала так громко, чтобы и красивой гостье в вуали было слышно, кто имеется в виду… Ничего, пусть слышит!
— Ты слышишь, муж мой? Соседка не верит… Пусть бы я так дожила до прихода Мессии, как я сама видела…
— Ну, ну…
— В альков увел ее за руку…
— Посреди бела дня?
— Вы о царе шутите?!.
Ни жива ни мертва, Эстерка забралась в свою запертую карету и сдавленным голосом поторопила кучера:
— Гони, Степка! Как можно быстрее! Гони!
С первым поворотом колес послышалось хихиканье. И чем дальше, тем бесстыднее. Из кучки евреев, кормившихся вокруг корчмы, это хихиканье вытекало, как грязный ручеек. Эстерке казалось, что даже колеса ее собственной кареты хихикают под ней…
И сердце предсказывало: этот незаслуженный позор при отъезде из корчмы — только преддверие других подобных незаслуженных унижений и боли.
Примерно полтора часа спустя Степа нагнал подводы раввина. Первой станцией, где меняли лошадей и отдыхали с дороги, была Круча.[418] Это местечко заняли и защищали резервы генерала Ульянова, еще до рассвета отступившие из Борисова, не дождавшись подвод раввина.
Здесь, угощаясь чаем с молоком вместо обеда, Эстерка заметила, что внуки ребе глазеют на нее с некоторым страхом. Невестки и дочери шептались между собой и как-то странно опускали глаза при ее приближении. Даже Стерна, старая и умная раввинша, избегала ее… Не надо было быть особенно умной, чтобы понять, что это означает: на нее смотрели как на жертву, но жертву, которая еще жива и даже едет за подводами ребе. Конечно, лучше бы ей этого не делать…
Дождавшись, когда Стерна ненадолго осталась одна, Эстерка обратилась к ней:
— Простите! Я только хотела передать, что император… император Франции сказал… он восхищался тем, что благословение ребе уже осуществилось. Сразу же после отъезда ребе прибыла эстафета из Парижа — добрая весть. Из-за этого меня тоже освободили…
— Ну, хвала Всевышнему! — опустила глаза Стерна.
— А еще царь сказал, что надеется встретиться с «великим раввином из Ляд» в Москве…
— А? — удивилась Стерна. — Так он думает? Мой Залман действительно говорит, что он хвастун и плохо кончит…
— А когда вы будете передавать это вашему святому мужу, — не отступила Эстерка, — не забудьте про меня! Скажите ему, что несчастная мать… невестка реб Ноты Ноткина…
— Мой Залман уже знает!.. — последовал смущенный ответ.
— Я вижу… Вы отдаляетесь от меня. Но ребе… Ребе — тоже?..
— Боже упаси! Мой Залман говорит, что то, что вы… что вы вступились за нас, неоценимо… За это не хватит никакой награды.
417
Ента — распространенное в прошлом еврейское женское имя. Здесь — невежественная провинциальная еврейка.
418
Бывшее местечко, ныне деревня в составе Круглянского района Могилевской области Белоруссии.