И все старосты и служки действительно ушли не с пустыми руками, это было настоящее «приездное», как говорил сам реб Нота. К тому же все они были приглашены на завтрашнее торжество, на бар мицву его внука.
Хацкл-оденься на этот раз не стал дожидаться, пока последний, староста из общества помощи бедным невестам, завершит свою длинную и витиеватую благодарственную речь. Он постучал в дверь и сердито объявил:
— Пришли из портновского цеха и из сапожницкого тоже. Они недовольны, говорят, что реб Нота обещал им вчера на рынке принять их и выслушать их жалобы первыми. А теперь…
— Скажи им, — перебил реб Нота слегка нетерпеливо, но вежливо, как он научился в Петербурге, — скажи им, что я держу свое слово. Их я приму отдельно. Ведь я их пригласил к чаю. Сегодня в четыре часа, когда никого уже не будет и никого другого не впустят.
Только теперь староста общества помощи бедным невестам заторопился:
— Ах, ах, реб Нота! У вас отнимают слишком много времени… Велики потребности всего народа Израиля!..
— Не столько потребности, сколько беды, — поправил его реб Нота. — Времени у нас всех когда-то будет предостаточно. Через сто двадцать лет…
В коридоре снова раздался шум. Реб Нота недовольно открыл дверь:
— Хацкл, позаботься, чтобы было потише. Тут ведь не рыбный рынок. Я всех приму. Кто там следующий?
— Кто там следующий? — обиженно и напевно повторил Хацкл, нахмурив свои и без того постоянно нахмуренные брови. — Тоже мне люди! Они говорят, что они старосты деревень, принадлежащих генералу Зоричу. Из Старого Шклова, и из Рыжкавичей,[39] и из Купел[40] их послали тамошние крестьяне. Евреи лезут, ну и эти тоже лезут. Говорят, им тоже очень надо увидеть пана из «Питера», то есть из Пейтербарга. Тоже, значит. Я гоню их уже целый час, а они упираются, как бараны рогами в стенку. А теперь вообще встали на колени. Они крестятся и кланяются до земли. И поди добейся от них толку! Метут пол своими нечесаными бородами, как вениками! Они просто обязаны увидеть «кормильца», пана из императорского города, и все тут. Деревня их послала…
Реб Нота некоторое время колебался. Он вспомнил, о чем реб Борух Шик еще вчера предупреждал его. Сразу же после того, как врач закончил со своими больными в городе, он пришел и предупредил, что что-то происходит в ближних деревнях вокруг Шклова. Пока — потихоньку. Крестьяне не говорят открыто, чего хотят. Но у их женщин больше мужества. Они ругают и проклинают кого-то и высказывают претензии к жиду Ноте не меньше, чем к пану Зоричу, поровшему их мужей…
Но реб Нота сразу же собрался с силами. Он встал и распрямился: нет, прятаться от опасности не годится. Надо ее искоренить…
И, поправив очки, он приказал:
— Хацкл, впусти их и… не закрывай дверь! Стой тут.
В промокших лаптях, в дырявых серых сермяках, со странными матерками в корявых руках, в открытой двери показалось около полудюжины кудлатых иноверцев. Главным у них был мужик, не казавшийся особенно сильным и высоким. Он был хромоног, жилист, с бородой, похожей на мочалку, с большими ноздрями курносого носа и с маленькими водянистыми глазками, на первый взгляд равнодушными, но скрывавшими в себе страшное крестьянское упрямство. Это был тот самый иноверец, который вчера крикнул с подводы «пану дохтуру», что их везут пороть…
Увидав красивые ковры на полу у Ноты Ноткина в кабинете, крестьяне не осмелились пройти дальше в своих мокрых лаптях. Все, как один, они упали на колени у порога и принялись бить лбами об пол и выть на своем грубом, неструганом белорусском языке:
— Рятуй, панычу! Рятуй, пан Нота!
Реб Нота был поражен и испуган такой неожиданной рабской покорностью. Он ожидал совсем другого… Но его легкий испуг тут же перешел в настоящей гнев:
— Вставайте! — раскричался он. — Холопы вы этакие! Я не пан, чтобы вы падали передо мной на колени. Перед паном Зоричем бейте лбами об пол… Слышите? Хацкл, подай сюда пару стульев. Еще один стул!.. И садитесь! Поняли?
Иноверцы начали понемногу подниматься, кряхтя и охая, словно им было очень больно. Они встали во весь рост в своих расползающихся мокрых лаптях и переглянулись. Самый старший из них, тот самый, с мочалообразной бородой, открыл рот, в котором были видны остатки черных зубов, и неуверенно спросил:
— Ча… чаво?
Теперь уже хранитель двери Хацкл потерял терпение. Стуча принесенными стульями, он принялся кричать и злиться:
— Что вы чавокаете, что? Вам ведь говорят: садитесь! Так садитесь же, черт бы вас подрал! Пан Нота велит садиться.
40
Купелы — ныне в составе Полыковичского сельсовета Могилевского района Могилевской области.