– Ты погостишь у нас?
– Ишь, что сказала! Да разве можно? Разве ты не знаешь наших дел, Прасковья Юрьевна? Теперь к нам государь благоволит, а не торчи я постоянно во дворце, при государе, было бы совсем другое: тут бы мое место занял другой. Разумеешь ли, княгинюшка?
– Плохо я, Алексей Григорьевич, разумею ваши придворные тонкости.
– А знаешь ли, княгинюшка, какое слово я тебе молвлю? Только ты поди притвори поплотнее двери, чтобы кто-либо не подслушал.
– Ну, притворила… сказывай.
– За дверями нет никого? Людишки не торчат?
– Зачем им тут быть? В передней им место… Никого у дверей нет, говори, князь, не томи.
– Ладно, я сам еще посмотрю! – сказал князь и лишь после того, как убедился, что их никто не подслушивает, тихо спросил у жены: – Хотелось бы тебе быть государевой тещей?
– Да ты, князь, что это? В своем уме? – почти выкрикнула княгиня. – Да что ты задумал, что задумал?
– Что задумал, то и будет. Только ты мне не мешай!.. Князь Василий Лукич и другие наши родичи все согласились помогать мне. Только никак не могу уломать Ивана… Вот Господь Бог наделил меня сынком-то!..
– Алексей Григорьич, что ты говоришь только? Ведь об этом и подумать страшно. Неужели участь Меншикова не останавливает тебя от несбыточных желаний?
– Что Меншиков? Он хоть и хитер был, но, начав свое дело хорошо, окончить-то его не сумел.
– А ты сумеешь, сумеешь?
– Да, сумею и государя женю на нашей дочери. А ты, Прасковья Юрьевна, и не думай препятствовать этому!.. Да, я знаю, ты – женщина умная, рассудительная, против меня ты не пойдешь.
– Как я пойду против тебя? Ты, князь, сильнее меня. Но хорошего в твоем деле я ничего не вижу ни для тебя, ни для всех нас! Боюсь я, что и нас постигнет такая же участь, какая постигла Меншиковых, а может быть, и того хуже, – с глубоким вздохом проговорила Прасковья Юрьевна.
– Типун тебе на язык, глупая баба! – с сердцем воскликнул князь. – Я не рад, что и заговорил с тобою про это дело.
– И не надо, не говори… Делай как знаешь, мешать тебе я не буду, а за детей молиться стану, чтобы их Бог избавил от несчастья.
– Вот и давно бы так! Завтра Иван хотел приехать. Ты ведь знаешь, он за Наталью Шереметеву сватался. Вчера был в доме у невесты и получил ее согласие.
– Вот этому я порадуюсь. Графиня Наталья Борисовна – примерная девица, тихая, скромная. Рада я за Иванушку, вот как рада. Счастлив он будет с графиней Натальей. Она сумеет остановить его от кутежей и попоек.
– Дурак твой Иван, большой дурак! Ему в руки само счастье плывет, только бери, не ленись. Государь так к нему привязался, что не расстается с ним. Захоти только Иван, так первейшим человеком в государстве стал бы. Ведь государь его во всем слушает, как Иван скажет, так тому и быть. Он всех министров мог бы в руки забрать.
– У Иванушки хорошая душа, добрая, он не честолюбив, – перебивая мужа, проговорила княгиня.
– Весь в тебя: такой же мямля, бессребреник, и немало труда стоит мне влиять на него там, чтобы он перед государем в нашу руку работал, чести и могуществу нашего рода способствовал. И ведь бьюсь я, бьюсь, а толка пока от этого немного. Ну да оставим говорить про это!.. Авось я все-таки переломлю Ивана. Ступай, пошли ко мне Катю: мне надо с нею побеседовать.
– Сейчас пошлю.
Княгиня Прасковья Юрьевна вышла, и спустя немного в горницу к отцу впорхнула Катя.
Она была очень красива и стройна и получила довольно хорошее по тому времени образование; она очень долго жила в Варшаве у своего дяди князя Григория Федоровича Долгорукова и научилась там светскому обращению.
Едва она вошла в комнату отца, тот обратился к ней:
– Здравствуй, Катюша. Садись, будем говорить. Тебе известно, что к нам в Горенки на днях приезжает дорогой гость? Знаешь ли кто?
– Не знаю, папа, хотя по тем приготовлениям, которые происходят во всей усадьбе, могу думать, что гость будет важный, – несколько подумав, ответила княжна.
– Государь к нам приедет, – самодовольно улыбаясь, проговорил Долгоруков.
– Как! Неужели? – с удивлением воскликнула княжна.
– Да, да. Его императорское величество дал слово быть у нас в усадьбе.
– Это для нас – большая честь, – как-то холодно проговорила княжна Екатерина.
– Я думаю! А вот послушай, что я стану говорить. Скажи, ты счастья себе желаешь?
– Кто же не желает, папа?
– От тебя теперь зависит получить большое-большое счастье!
– Что же для этого надо мне сделать?
– Постарайся понравиться государю. Понравишься ему, он на тебе женится, и ты станешь императрицею… Поняла ли?
– Конечно, поняла! Но, папа, не вышло бы с нами то, что случилось с Меншиковыми!
– Не бойся, Катя, я поведу дело совсем по-другому. Ты только постарайся понравиться государю.
– Понравиться… А если я не понравлюсь?
– Уж если государь хотел жениться на Марье Меншиковой, то тебе-то и сомневаться незачем: ведь ты много красивее и милее ее.
– Но ведь я старше государя.
– Это ничего не значит! Да разве у тебя нет желания быть императрицей?
– Откровенно скажу, нет.
– Да ты с ума сошла?! – с неудовольствием проговорил князь. – Ведь это такое великое счастье! Подумай сама только!.. Ведь ты станешь повелительницей величайшей в мире страны!.. А богатство, а власть, а могущество!.. Ведь все станут преклоняться перед тобой, и если повести дело с умом, то и себя, и всех нас прославить можешь! Это ли не счастье?! Да ведь не понимать этого – значит быть круглой дурой!.. Я даже представить себе не могу, как всего этого не понимать возможно!..
– Разубеждать вас я не буду, так как все равно вы не послушаете меня. Противиться тоже я не буду, потому что вы все же поставите на своем, но скажу вам, что в этом неравном браке я вижу не счастье, а большое, большое несчастье…
– И ты про несчастье заговорила? Да что вы с матерью, сговорились, что ли, пугать меня каким-то несчастьем? Где оно? Откуда вы видите его?
– Ах, папа, папа, вы заблуждаетесь!
– Благодарю покорно! Уж ты учить меня вздумала? Живучи в Польше у дяди, ты, видно, научилась там польским манерам? Но – нет! – твои наставления я слушать не хочу! – закричал на дочь рассерженный князь.
– Я не понимаю, папа, на что вы гневаетесь? Ведь я сказала вам, что из вашего повиновения и воли не выйду. Вы желаете, чтобы я старалась понравиться государю-мальчику, приняла меры к тому, чтобы увлечь его, и я буду стараться, но что из этого выйдет, я не знаю, только думаю – мало хорошего…
– Ну, это мы увидим, увидим! А теперь ступай. Только прошу не забыть моих слов и готовиться к приезду государя! – уже совершенно раздражившись, закончил князь Алексей Григорьевич.
В ответ на слова отца княжна Екатерина лишь тяжело вздохнула и поспешно вышла.
«Что это значит? Я думал, Катя запрыгает от радости, а она чуть не плачет. Неужели ее не прельщает быть женою императора? Уж не любит ли она кого? Надо постараться разведать!» – провожая взглядом дочь, подумал князь.
Император-отрок находился уже в Москве; его въезд в первопрестольную столицу со всем двором произошел очень торжественно. Все улицы, по которым ехал Петр Алексеевич, были запружены народом, собравшимся со всех концов Москвы навстречу государю и приветствовавшим его радостными криками, которым вторили колокола сорока сороков церквей московских.
Государь был весел и радостен и низко раскланивался с народом. Величавая Москва произвела на его молодую душу самое радостное впечатление и понравилась ему много больше Петербурга.
Император-отрок остановился в Лефортовском дворце, где торжественно представлялись ему высшее московское духовенство, генералитет и московские власти, и очаровал их своею любезностью.
– Наконец-то я в Москве, в милой, дорогой Москве, – весело проговорил он, оставшись в своем кабинете вдвоем с князем Иваном Долгоруковым.
– Москва, видно, государь, пришлась больше тебе по нраву, чем Питер?
– Несравненно, Ваня! Я думаю навсегда остаться в Москве. Пусть здесь будет моя резиденция. И народ здешний мне больше нравится, чем питерский.