Таким образом, лес был очищен от разбойников.
Старик майор стал благодарить Алексея Григорьевича.
– Благодарить меня не за что, я сделал то, что сделал бы всякий честный человек на моем месте, а если ты мою послугу считаешь стоящей благодарности, то отблагодари меня вот чем… – И Долгоруков, не договорив, задумчиво наклонил свою голову.
– Чем, князь-государь? – спросил у него Петр Петрович. – Я готов всем, чем пожелает твоя милость, отблагодарить тебя.
– Отпусти погостить ко мне в усадьбу твою племянницу.
– Племянницу погостить? – с удивлением воскликнул старый майор. – Что же, пожалуй. Только поедет ли с тобою, князь, Маруся? Ведь она ждет возвращения мужа. Да и самому мне грустно расстаться с Марусей!.. Привык я к ней и полюбил как дочь родную. Кроме того, дивлюсь я, что ведь ты, князь-государь, раньше Марусеньку не знал, лишь вчера познакомился, а уже гостить к себе зовешь.
– Придет время, узнаешь все, только слово я тебе даю, что с твоей племянницей худого ничего не будет – я беречь ее стану как дочь родную. А к себе в усадьбу зову ее еще потому, что там, живя с моими дочерьми и молодой невесткой, она хоть несколько рассеет свое горе. Я и моя семья родными, близкими ей будем. В том готов тебе поклясться, если словам моим не веришь.
– Верю, князь-государь, верю и охотно отпущу с тобой Марусю. Я сейчас пришлю ее к тебе. С ней поговори. Если согласится она с тобой ехать, препятствовать тому не стану, – и Петр Петрович вышел.
«Надо непременно уговорить Марусю ехать со мною. Мне необходимо загладить перед ней свою вину. Живя здесь, она совсем завянет, в слезах и горе изведется. Одного только боюсь я: как на нее посмотрят моя жена и дочери? Ну, да скрою от них пока, что Маруся мне дочь».
Эти размышления князя были прерваны приходом Маруси.
– Ты звать меня изволил, князь? – тихо спросила она.
– Зачем называешь меня князем? Зови меня отцом!
– Слушаю, батюшка.
– Сегодня мы едем дальше в путь, и нам с тобою надо расстаться.
– Расстаться? Так скоро? – со вздохом промолвила молодая женщина.
– Вижу, дочка, тебе тяжело расстаться со мною? От тебя зависит, Маруся, не расставаться со мною.
– Как?
– Со мной поедем.
– С тобою ехать, князь-батюшка? Возможно ли?
– Возможно, Маруся.
– Нет, князь-батюшка, как станут на меня смотреть твоя жена-княгиня, дочери и сыновья? Ведь ты им не скажешь, что я – твоя дочь?
– До времени не скажу.
– Тогда как же мне с тобою ехать?
– Мой сын, князь Иван, знает, что ты – мне дочь, и с его помощью я все улажу. Только дай мне, Маруся, твое согласие, скажи, что поедешь со мною!
– И поехала бы, князь-батюшка, с радостью поехала бы, да только одно меня останавливает: а вдруг муж вернется?
– Ох, Маруся, не жди! Едва ли он к тебе вернется!
– Так неужели же всю жизнь его держать в остроге будут? – с отчаянием воскликнула молодая женщина.
– Наверно, твоего мужа тоже пошлют в ссылку.
– Что же, и я поеду с ним, хоть на край света!
– Послушай, Маруся, я зову тебя с собою не навсегда, а только погостить. Порадуй старика отца!.. А если вернется твой муж, то майор скажет ему, где найти тебя.
– Что же, я готова ехать с тобою, князь-батюшка, – несколько подумав, промолвила Маруся.
– Спасибо, спасибо, дочка милая, сердечная моя! – радостным голосом проговорил князь Алексей, обнимая Марусю.
Теперь он был счастлив. На время им были забыты и его опала, и его падение. В нем теперь был виден уже не честолюбец, не человек, жадно стремящийся к почестям, славе и, чтобы достичь известного положения, все ставящий на карту, а нежно любящий отец.
Князь Иван одобрил намерение своего отца относительно Маруси и взялся помогать ему. Он рассказал про Марусю своей жене, ничего не утаив от нее. Наталья Борисовна сочувственно отнеслась к положению бедной Маруси, взяла ее под свое покровительство и выдала перед княгиней Прасковьей Юрьевной и перед ее дочерьми за свою дальнюю родственницу, случайно увидавшую ее в майорской усадьбе. Таким образом, Маруся вступила в семью опальных князей Долгоруковых.
Князь Алексей Григорьевич отдал приказ складывать шатры и готовиться в путь.
Расставание Маруси со стариком Петром Петровичем было крайне трогательно; оба горько плакали. Князь Алексей Григорьевич на прощание подарил Гвоздину золотой с крупным бриллиантом перстень в знак своей признательности и глубокого уважения, а затем крепко обнял его.
Поезд опальных Долгоруковых тронулся далее.
Маруся и Наталья Борисовна ехали в одной карете.
– Ты не поверишь, Маруся, как я сердечно полюбила тебя! И знаешь за что? За то, что моя судьба почти одинакова с твоей. Обе мы недавно вышли замуж по любви, и наши мужья одинаково несчастны; кроме того, ты по мужу приходишься мне сестрой. Хотя я и не знаю твоего мужа, но он мил мне, потому что состоит в дружбе с Иванушкой и за него страдает, – промолвила Наталья Борисовна. – Но по муже ты не убивайся: рано ли, поздно ли он вернется к тебе, его правота всплывет наружу, – за угнетенных и несчастных заступник сам Бог.
– Спасибо на ласковом слове, княгиня! Хоть всего один день прошел, как мы с тобою познакомились, а я привязалась к тебе как к сестре родной, – промолвила Маруся.
– По мужу ты и действительно моя сестра, и я должна заботиться о тебе: ведь твой муж за моего страдает.
Не так обходилась с Марусей «разрушенная царская невеста», княжна Екатерина Алексеевна. Ни ласковым взглядом, ни приветливым словом не дарила она своей сестры «потаенной». Не раз пробовала Маруся заговаривать с нею, но гордая, спесивая княжна едва удостаивала ее ответом.
Как-то в апрельский теплый день княжне Екатерине наскучило сидеть в карете, и она вышла пройтись, благо дорога шла густым лесом. Погода стояла теплая, деревья и кусты успели уже покрыться молодыми зелеными листочками. Природа после долгой зимней спячки быстро оживала. Но, видимо, княжну Екатерину эта воскресшая природа мало радовала: она шла медленно, опустив свою красивую, гордую головку. Она думала о минувшем величии, о своем женихе, императоре-отроке, которого смерть разлучила с нею навсегда, а также о первом любимом человеке – красивом иностранце, графе Милезимо, которого у нее так безжалостно отняли ради корыстных целей ее отец и родичи. Все это страшно огорчало ее, и она дала волю своим слезам. И тут неожиданно почувствовала на своем плече чью-то ласковую руку и услышала утешающие слова. Это была Маруся, давно шедшая вслед за нею, а теперь, увидев ее слезы, решившая подойти к гордой княжне.
– Не знаю, зачем тебя моя невестушка в ссылку тащит!.. Или она держится пословицы «на людях и смерть красна», своим несчастьем задумала, видно, и с тобою поделиться? Даю совет тебе, Маруся, беги, беги от нас, пока есть время, иначе будет поздно.
– Да куда мне бежать, куда идти? Если бы со мною был мой муж, тогда другое дело! – печально промолвила Маруся.
– Не один твой муж, а многие поплатились за то, что дружны были с моим любезным братцем, царским фаворитом. Скажу тебе: хоть он и брат мой кровный, но я ненавижу его – все наше несчастье, вся наша гибель от него. Мой отец и брат Иван задумали подняться высоко, но оба рухнули, а вместе с ними и я, и все мы, весь род наш.
Предчувствие не обмануло бывшую царскую невесту. Едва Долгоруковы отъехали сто верст от Москвы к Коломне, как их нагнал офицер Преображенского полка Воейков и, обращаясь к Алексею Григорьевичу, высокомерно проговорил:
– По высочайшему повелению я должен отобрать у вас, а также и у ваших сыновей все ордена и знаки отличия.
– А есть у тебя письменное повеление? – глухо спросил князь Алексей.
– Да, вот оно! – И Воейков показал князю бумагу.
– Покоряюсь воле ее величества, моей государыни.
Долгоруковы кое-как добрались до собственной своей деревни, которая называлась Селище и находилась в шести верстах от города Касимова, на полудороге от пензенской усадьбы, где им было велено жить безвыездно. В деревеньке Селище не было усадьбы с барским домом, а потому Долгоруковым пришлось поместиться для отдыха по мужицким избам, молодой же князь Иван со своей женой поместился в простом сарае, который служил складом для сена. Так как стоял май месяц, дни были теплые, ясные, а деревня, окруженная вековым лесом, была расположена очень красиво и живописно, то Долгоруковы решили не спешить с отъездом и отдохнуть здесь как следует.