В католичестве со времен Григорианской реформы бытовали коллективные изображения злых сил, образующих скопления и даже в своем роде «народы». Этому содействовали представления о единстве незамоленных душ, подтолкнувшие догматику к утверждению Чистилища[209]. В восточном христианстве так далеко сходные мысли не завели, но вместо блуждающих незамоленных душ и порождений ада монашеский быт уже с XI в. заполнили полчища бесов. Изображение их на иконах не подчинялось конвенциям, принятым для людей и церковных сообществ. Бесы на русских иконах движутся без чинной статности, они бегают поодиночке, расставив в движении лапы. Их черты повлияли на представления о «нечестивых» народах: огненные и высокие «литовские» шапки, как бы скрывающие рога, крупные «еврейские» носы и «ляшские» или «украинские» хохлы на голове. Однако так и не сформировалась традиция изображать на иконах сами полчища бесов в качестве визуального единства.
Наоборот, благочестивые процессии в лицевых рукописях и на иконах подчиняются иконической программе, во многом сходной с теми конвенциями, которые обнаружены нами уже в Лицевом своде Ивана Грозного и на иконах конца XV – начала XVII в. «Народ мног» в белых ризах в Толковом Апокалипсисе 1660‑х гг., испытавшем влияние киевского печатного протографа, изображен в виде трех рядов мужчин в нимбах и разноцветных одеждах под небесным ярусом – за ними множество уходящих в глубь композиции нимбов, а вокруг них преклоненные мужские фигуры[210].
Женские и мужские депутации положено было изображать обособленно. На миниатюре из лицевого сборника 1670‑х гг. (не позднее 1679 г.) святой князь Михаил Черниговский (он без бороды в княжеской шапке) и его святой боярин Феодор (он в бороде и без шапки) направляются в Киево-Печерский монастырь во главе бояр (на втором плане один из них – с обнаженной головой и в бороде), тогда как его жена изображена во главе особой колонны женщин за князем и боярином (все жены – с покрытой головой)[211]. Лицевое житие Евфросинии Суздальской в списке 1670–1680‑х гг. показывает, как встречается колонна женщин во главе со святой Евфросинией с выжившими горожанами после разорения татарами Суздаля: святая во главе монахинь направляется к горожанам с обращенными в их сторону руками, тогда как те, стар и млад, с обнаженными головами выходят из крепостных ворот им навстречу[212]. Похожим образом в расположении мужской и женской колонн представлена в той же рукописи молитва Евфросинии Суздальской от землетрясения («труса»)[213].
В рукописи конца XVII в. миниатюра, изображающая выплату дани татарам после взятия ими Владимира-на-Клязьме в Батыево нашествие 1238 г., представляет «оставших хрестиян» как депутацию мужчин в бородах и без бород, без головных уборов, склоненных перед татарским воинством и несущих им две полные коробьи. Господство татар – они под стягом, в высоких шапках, особых кафтанах и халатах, с особыми стрижками – обозначено еще и жестами рук. При этом первый из татар снял шапку в знак приветствия, но отвернулся к своим, обсуждая с ними происходящее[214]. Отличия русских от татар переданы на миниатюре через физическую антропологию и военную атрибутику, при помощи которых формировались визуальные различия между «народами» в рамках систематизирующих кодов, призванных визуально легитимизировать доминирование, наделяя саму классификацию признаков структурными значениями[215]. Это различие нового типа задавало принципиально иную оптику, несопоставимую по своим критериям с формами репрезентации «народа» в памятниках Московского царства.
209
210
215