— Два десятка — и ты перебил всех, кроме одного?
Она подняла бровь и снова положила перо, словно не желая записывать ложь.
— Милая госпожа, я перебил их — от ребенка до старухи — и, закончив, затупил три топора, расчленяя трупы. Я Йорг Анкрат, я сжег десять тысяч в Геллете и не считал, что это слишком много.
Я поклонился, развернулся и вышел. Люди у дверей, огромные и сверкающие в черной чешуе доспехов, быстро расступились.
28
Пятью годами ранее
Во время путешествия в Африку мне исполнилось пятнадцать. Я всегда представлял себе такое путешествие как выживание на море, вроде одиссей из легенд, которые заканчиваются хватанием за плот из досок, укрытый от солнца куском брезента, и питьем собственной мочи, когда над горизонтом в дымке едва показывается земля.
По правде говоря, из Альбасита можно проехать по хорошей дороге через королевства Кадиз и Кордоба и выехать на побережье, где мыс заканчивается огромной скалой в несколько миль шириной — горой Тарика. Если посмотреть со сторожевых башен на вершине этой омываемой морем горы на юг, через двадцать миль океанской глади, то можно увидеть берег Африки, голые пики, вздымающиеся в утренней дымке. На западе за бухтой Тарика виден порт Альбус, где множество кораблей ждет на борт путника с карманами, полными золота, и готово доставить его в любой уголок Земли.
Таинственность Африке придает не то, что она так далеко. От Лошадиного берега ее можно почти что коснуться, но я узнал на примере Катрин, что прикоснуться — не значит познать. Берега Марока видны со сторожевых башен на Скале, но Африка простирается на юг так далеко, что ее самые дальние области дальше от Лошадиного берега, чем морозный север ярлов,[7] примерно так же далеки, как Уттер на востоке или даже Великие Земли Запада за океаном.
Короче говоря, я пробыл в море всего один день, и в тот самый день на нолпути между континентами, когда с обеих сторон не видно земли благодаря непроглядным прибрежным туманам, пришел час моего рождения, и я вступил в свой шестнадцатый год.
Я прибыл в порт Альбус, дочерна загоревший под солнцем Кордобы, которое, по правде, такое же, как в Кадисе, Венните и Морроу, хотя жители Кордобы считают, что их солнце — особенное и принадлежит только им. Я перебрался через пролив по набережным, кишевшим маврами, нубанцами, жителями Аравии, Лошадиного берега и Королевств Порты. Капитан Ахам с «Кешафа» согласился перевезти меня в то утро. Я ждал, пока мускулистые нубанцы, черные, как тролли, перенесут на берег остатки его грузов. Они складывали в стопки соляные блоки толщиной в ладонь и в половину квадратного метра размером, привезенные из каких-то неизвестных земель, лежащих за великой пустыней, на верблюдах. Рядом с ними — корзины фруктов из рощ Марока. Лимоны, такие большие, каких мне прежде не доводилось видеть, и плоды деревьев, которых я в жизни не встречал. Портовый грузчик назвал мне их: ананасы, карамбола, волосатые личи. Я купил по штуке каждого за пару медяков и поднялся на борт час спустя с липкими руками, липким лицом, липким кинжалом и ртом, жаждущим еще испробовать вкус далеких берегов.
Пока я ждал и ел фрукты, ко мне в проходе между штабелями бочек присоединился какой-то человек. С виду еще более странный, чем кто-либо из толпы на набережной.
— Сэр Йорг из Конахта. — Я небрежно поклонился. — А вы, часом, не флорентинец?
Он кивнул, не снимая высокого цилиндра с широкими полями. Видно было лишь его лицо, пухлое, совершенно белое. Как он умудрился не обгореть докрасна, не представляю.
— Я в жизни не встречал современного флорентинца.
Мне не понравился этот быстрый кивок, и я выплюнул все остатки вежливости вместе с жесткой кожурой ананаса.
Он ничего не смог на это ответить и отвернулся туда, где два человека волокли его багаж, покрытый той же черной тканью, из которой были скроены его плащ, узкие штаны, жилет и рубашка. Симфония в черных тонах, нарушаемая лишь его белыми перчатками и, разумеется, кислой белой физиономией. Пот стекал с его носа и, казалось, пропитал весь плащ, да так, что тот блестел.
— Флорентинский банкир направляется в Африку без единого телохранителя? — спросил я. — Я готов несколько дней защищать вас от разбойников за звонкую монету.
Я думал, что привлеку меньше внимания, будучи телохранителем еще более неуместного персонажа, чем я сам.
Он покосился на меня, не удосужившись скрыть отвращение.
— Благодарю вас, сударь, не нужно.
Я пожал плечами, зевнул и запрокинул голову. Я представил, каким потрясением должен был стать огромный дикий мир для любого из банкирских кланов после долгого покоя, который поддерживали во Флоренции их заводные солдаты. Еще кусочек ананаса блеснул на кончике моего ножа, и я его шумно сжевал.