Цесаревич Александр Николаевич. С гравюры Ф. Крюгера. 1833 г.
Надо отдать должное наследнику: ни в чем не нарушая воли отца, он все же внес в путешествие человеческие ноты. В письмах, отправляемых с дороги «милому бесценному Папа», легко найти и удивление, и неподдельный восторг, и искренний смех, и – порой – ужас от увиденного. Один из первых же встреченных чиновников напомнил юноше городничего из гоголевского «Ревизора». Но отец иронии не одобрил: «Не одного, а многих увидишь подобных лицам «Ревизора», но остерегись и не показывай при людях, что смешными тебе кажутся… в этом нужно быть крайне осторожным». В общении с родителями Александр был по обыкновению мил и ласков. «Будет 20 лет вашей свадьбе, – пишет он из Симбирска, – а вашему старику Мурфичу, Дурандовскому (семейные прозвища наследника. – И. Х.) уже 19 лет, может ли это быть? Я сам этому не верю».
А уже через несколько месяцев после возвращения из длительного путешествия по России наследник отправляется в Европу, где ему предстояло посетить все крупные страны, за исключением Франции и Испании. «Многое тебя прельстит, – наставлял Александра отец, – но при ближайшем рассмотрении ты убедишься, что не все заслуживает подражания, и что многое достойное уважения там, где есть, к нам приложено быть не может. Мы должны всегда сохранить нашу национальность, наш отпечаток, и горе нам, ежели от него отстанем; в нем наша сила, наше спасение, наша неподражаемость!» Что же именно составляет основу неподражаемости России? Имел ли император в виду, что его страна уникальна, как никакая другая или как любая другая? Поскольку Европа здесь рассматривается как единое целое, скорее все же первое. Впрочем, представления об уникальности России в это время еще не сложились в стройную идеологическую конструкцию, и спустя пару десятилетий Александру придется самому решать, что именно подлежит заимствованию извне, а что – охране внутри.
Взросление
Путешествие за границу имело и скрытый смысл: 20-летнему наследнику пора было вступать в брак, и невеста по обыкновению должна была найтись среди многочисленных монарших семейств Европы. Надо сказать, что Александр Николаевич был очень хорош собой и, как тогда говорили, «имел обворожительные манеры». Привитая же ему с детства чувствительность заставляла его с вниманием относиться к малейшим движениям собственного сердца. Неудивительно, что его влюбленности и увлечения постоянно окрашивались в мелодраматические тона. Вот и незадолго до отъезда за границу он неожиданно для себя и окружающих горячо влюбился в состоявшую при сестре Марии фрейлину Ольгу Калиновскую – ничем не примечательную, по отзывам знавших ее людей, хотя и миловидную польскую аристократку. Увлечение было серьезным, и семья, разумеется, восприняла его как угрозу, резко ускорив отъезд Александра. Расставшись с возлюбленной, молодой человек страдал, худел, но увещеваниям родителей, взывавших к его чувству долга, не сопротивлялся. «Я сам по опыту знаю, что за блаженство в истинной любви, и хотя этот опыт мне некоторым образом дорого стоил, но, однако, я надеюсь опять на милость Божию, что он и мне поможет найти со временем подругу жизни…» – писал он отцу через несколько месяцев после отъезда.
Поиски поначалу не удавались. Основная кандидатка, баденская принцесса Александра, цесаревичу решительно не понравилась: «Она среднего роста, с довольно большим носом и дурно одета, и неловка». Он очень расстроен тем, что обманул ожидания родителей, но тверд: условие его согласия на брак – «истинная любовь». Но вот через несколько дней – о, чудо! – заехав (не по плану) в Дармштадт, он познакомился с местной принцессой, 14-летней Марией. «Она мне чрезвычайно понравилась с первого взгляда, – торопится обрадовать он отца. – Для своих лет она очень велика ростом, лицо весьма приятное, даже очень хороша, она стройна, ловка и мила, словом сказать, из всех молодых принцесс я лучшей не видел». Два года можно пождать, а потом… свадьба! «Я не могу выразить тебе, сколько эта мысль меня делает счастливым… Отец ее, почтенный старик, вероятно, на все охотно согласится, и она, я надеюсь, тоже…» В этом поспешном решении несложно увидеть желание поскорее покончить с неопределенностью и успокоить родителей. Александр безоговорочно доверяет и движениям своего сердца, и мнению отца – воплощенного чувства долга. Когда то и другое совпадает, он счастлив. Но что делать, когда в наличии лишь один из ингредиентов?
Цесаревич в собственном кабинете Зимнего дворца. Собственноручная акварель цесаревича с рисунка Г. Г. Чернецова. 1837 г.