— Подонок! — вырвалось у Эвмена. — Он трусливо бросил фронт, а потом отказался пойти в контратаку. Но теперь он отважен — в своем бегстве к врагу!
— Да! — как-то глухо согласился подошедший от строя ветеранов Тевтам. — Жаль, что ты не догадался схватить его.
— Я не успел! — сказал Эвмен.
— Не догадался! — подтвердил командир аргираспидов. Эвмен посмотрел ему в глаза, и тот отвел взор. — Мы проиграли битву.
— Нет! — возразил Эвмен, прекрасно зная, о чем скажет Тевтам.
— Проиграли! — упрямо повторил тот. — Мы потеряли обоз. Мы потеряли имущество, жен и детей.
— Мы вернем все это! — пообещал Эвмен.
— Конечно, — угрюмо согласился Тевтам. Он помолчал и, по-прежнему глядя в сторону, глухо прибавил:
— Вернем…
Эвмен глядел перед собой. Солнце уже село за гору. Над полем битвы клубилась взбитая мириадами ног и копыт сухая удушливая пыль. Где-то вдалеке завыл волк, предвкушая обильную пищу. Ему тут же откликнулся, вторя, другой, такой же голодный.
Эвмен скользнул глазами влево, перехватив взор Тевтама. Волчий взор, презрительный и ненавидящий — взор, к каким Эвмен уже давно успел привыкнуть…
Гетайры, друзья Александра, всегда недолюбливали Эвмена. Он был кардийцем,[41] они — македонянами, он — сыном золотаря, они — детьми князей, за спиной Эвмена были безродность и бедность, им давали власть слава предков и родовые поместья. Они разнились столь сильно, что многим казалось кощунственным даже ставить имя Эвмена в один ряд с именами Гефестиона, Кратера и Птолемея. Но судьбе было угодно, чтобы эти имена стояли рядом.
Так уж случилось, что Филипп Одноглазый[42] остановился в Кардии как раз в тот день, когда там проходили состязания эфебов. Эвмен был лучшим, и он приглянулся царю. Филипп сделал юнца личным секретарем. Недурная карьера для безродного кардийца. Но Эвмен был благоразумен и думал о будущем. Пусть Филипп не ладил со строптивым отпрыском, но за тем было грядущее, и Эвмен сумел подружиться с Александром, став если уж не близким, то нужным ему человеком. Потому после смерти отца Александр доверил сметливому кардийцу должность архиграмматика — начальника канцелярии.
Эвмен был умен, Эвмен был расторопен, наконец, когда требовалось, Эвмен был отважен. Как-то незаметно он вошел в число ближайших сподвижников и был зван на все пиры и попойки. Многие из друзей Александра с пренебрежением относились к Эвмену, но были и такие, кто проявляли снисхождение, а некоторые даже стати ему друзьями. Как стал таким Кратер, великодушнейший из македонян. Это он обрывал пьяных молодцов, если те задевали Эвмена, это он по обыкновению кричал, видя, что Эвмену вновь не досталось места на симпосионе:
— Иди сюда, кардиец, и выпей со мной вина!
Кричат, порой вызывая недовольство самого Александра, который также был не прочь выпить с Кратером.
Когда армия перешла Геллеспонт, Эвмен был рядом с царем. Он стоял позади Александра, когда тот намечал повелительной дланью контуры битвы при Гранике. Он записывал распоряжения Александра перед битвой при Иссе: Он восторженным слогом описывал мужество македонян в величайшей из браней — при Гавгамеллах. Он больше писал, чем сходился с врагом в бранях. Куда чаще в его руке можно было видеть стилос, нежели налитый смертью меч. Немудрено, что друзья Александра имели повод для еще большего презренья.
— Сын золотаря лишь и годится для того, чтобы описывать потомкам наши сраженья и подвиги! — говорили они, а Неоптолем, муж буйный, особенно во хмелю, издевательски кричал:
— Я сопровождаю Александра с копьем и щитом, а Эвмен — с табличкой и стилосом!
И тогда Эвмену хотелось отложить стилос и взяться за меч, но Кратер неизменно одергивал его.
— Что слушать пьяных ослов! Давай-ка лучше выпьем вина и споем нашу кардийскую!
И они пили вино и затягивали песню кардийских моряков — грустную и заунывную.
Со смертью царя выяснилось, что у него было не так уж много друзей, зато в избытке слуг, каждый из которых лелеял мечту стать господином. Никому не хотелось быть безмолвным генералом при наследнике Александра, когда можно стать у самого трона. Но для этого надлежало выбрать своего царя! И тогда-то «друзья» разругались. Одни кричали за Арридея, слабого и умом, и телом, Другие хотели видеть на троне сына Великого от Роксаны. Третьи вообще подумывали о том, чтобы под шумок выкроить себе собственное, пусть не самое большое, царство.
И началась свара, когда сильные перегрызлись между собой, устроив побоище прямо у тела усопшего повелителя. Антипатр, Кратер и Пердикка желали видеть на троне еще не рожденного сына Роксаны, чтобы иметь время укрепить собственное влияние. Дерзкий Мелеагр успел договориться с Арридеем и пытался посадить на трон своего протеже. Победить тут никто не мог. Мелеагра поддерживала фаланга, засевшая в Вавилоне, на стороне его противников была конница и спешившие к Вавилону отряды сатрапов. Эвмен проявит осторожность. Негоже ему, кардийцу, было лезть в раздоры, какие затеяли между собой высокородные македоняне. Здесь запросто могли свернуть шею, а Эвмен отличался не только умом, но и благоразумием. Потому Эвмен избрал роль посредника.
— Что скажет мир, особенно презренные персы, если македоняне выступят с оружием друг против друга! — восклицал хитрый кардиец. — Что?!
Довод подействовал, и Эвмен примирил враждующие стороны, прекрасно понимая, что этот мир окончится дурно для одной из них.
Так и случилось. Вскоре после примирения Пердикка выманил взбунтовавшуюся пехоту за город, где та была окружена конницей и слонами. Тридцать самых дерзких бунтовщиков были растоптаны элефантами, а Мелеагра убили прямо на ступенях алтаря, где тот искал спасения.
Усилия Эвмена были оценены. Он вошел в число тех, кто участвовал в дележе империи и получил под власть Каппадокию, Пафлагонию и Понт. Их еще требовалось завоевать, но это было лучше, чем ничего. И, главное, эти владения были не слишком богаты и не вызывали зависти у прочих «друзей».
Ну а далее разразился тот самый немыслимый круговорот событий, коему суждено было войти в историю как войны наследников-диадохов. Слишком много сильных и властных натур оказалось вдруг у стола, на котором возлежал пирог власти. Слишком разные интересы столкнулись в единый миг на огромных пространствах Азии и Европы.
Дройзен, написавший непревзойденный доселе труд по истории эллинизма, заметил: «Несомненно, каждый из сатрапов и других вельмож: Александра стремился к неограниченному господству и самостоятельной власти; и если одних заставлю! медлить холодный расчет, других — страх перед более сильными соседями, а третьих — представляемые всяким первым шагом опасности, то стремление к этому существовало одинаково у всех и росло в той же степени, в какой увеличивались надежды на успех».
Прошли считанные дни со смерти повелителя мира, и его преемники вступили в борьбу за наследие.
Эвмен проявил осторожность, не поддавшись на посулы. Покуда другие враждовали, он выказывал свое миролюбие, всячески подчеркивая преданность законной династии. Он обустроился в Каппадокии и правил от имени Пердикки, регента державы. Он оказался рачительным хозяином и быстро нашел общий язык со своими подданными. Налоги и подати были уменьшены, местная молодежь получила лестное предложение служить пол знаменами Эвмена.
— Вступайте в мое войско, и каждый из вас будет иметь добрый дом и по десять рабов! — посулил Эвмен.
В короткий срок ему удалось создать большую и сильную армию. Сознавая, что юные рекруты не сумеют сравняться в пешем строю с испытанными гипаспистами, Эвмен сделал ставку на конницу, тем более, что Каппадокия буквально изобиловала табунами отменных коней. За короткий срок Эвмену удалось сформировать двадцать агем по триста бойцов в каждой. Теперь он мог принять вызов любого из «друзей»!
Тем временем события набирали ход. Пердикка решил призвать к порядку Птолемея, слишком уж основательно устроившегося в Египте. Лагид[43] захватил Кирену и не скрывал своего намерения быть независимым от регента, не упуская при каждом удобном случае подчеркнуть равное положение с ним. Это было уже вторым вызовом, брошенным регенту. Первый вызов Пердикка подавил, заставив непокорного Антигона, сатрапа Фригии, бежать в Европу. Птолемей должен был стать тем юнцом, примерное бичевание которого положит конец своеволию распоясавшихся «друзей».