Выбрать главу

— Я не уступлю! Даже если счастье покинет меня в этой войне, Наполеон станет разыскивать меня, прося мира, вон там!

Нарбонн слегка усмехнулся, выдав улыбку, порожденную лучшими годами словесных дуэлей Версаля, и процедил:

— И действительно. Тогда Ваше Императорское Величество станет самым могущественным повелителем в Азии[106].

РАУНД ВОСЬМОЙ

Раунд героев и гребцов на галерах зимы

(Последняя раздача)

ТАНЦЕВАЛА ПАРА МИХАИЛОВ НА БАЛУ У СНЕЖНОЙ КОРОЛЕВЫ

Стояла теплая ночь с 23 на 24 июня 1812 года. Несколько саперов из стоявшей над Неманом французской армии переправилось через реку на русский берег. Тут их приветствовала плотная, раздражающая тишина. Неожиданно, словно из-под земли, появился молодой казацкий офицер и, словно не осознавая того, что рядом таятся готовые к скачку когорты, состоящие из народов чуть ли не всей Европы, спросил:

— Кто идет?

— Французы! — прозвучало в ответ.

— Чего вы хотите? Зачем пересекли границу?

— Чего хотим? Драться с вами. Освободить Польшу! — крикнул один из саперов.

Казак осадил коня и исчез в густом лесу. Вслед за ним грохнули три выстрела, первые выстрелы войны 1812 года.

О год двенадцатый! Ты памятен для края! Ты для народа был порою урожая, Войной — для воинов, для песни — вдохновеньем, И старцы о тебе толкуют с умиленьем. Ты был предшествуем народною молвою И возвещен Литве кометой роковою (…)[107]

Глухая весть уже шла среди народа с той самой ночи 1811 года, когда небо пропахала громадная комета, тянущая свой хвост с запада на север. А как верно заметил Свифт: "Стариков и кометы почитали по тем же самым поводам: за длинную бороду и за тенденции к предсказанию будущих событий".

Весной 1812 года народ уже знал, к чему все идет, когда глядел на многоязычную, вооруженную толпу, пересекающую Европу от самых дальних горизонтов, за которыми гаснет солнце. Сотни, тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч на тот ожидаемый как спасение урожай, после голодной зимы, какой не бывало уже издавна, зимы настолько ужасной, что газеты печатали рецепт нищенского супа Румфорда[108], позволявшего выжить. Лишь бы только дожить до весны!

Весна! Ты памятной останешься для края Весною воинов, весною урожая. Весна! Ты памятна, и ты цвела богато Цветами, травами, надеждами солдата, Полна предчувствием грядущих испытаний! Я не забыл тебя, весна моих мечтаний! Рожден в неволе я, с младенчества тоскую, И в жизни только раз я знал весну такую!

Среди всех тех отрядов неоперенного рыцарства, что тянулись по горным, полевым и лесным дорогам от Тахо, Эбро, Сены, Тибра, Дуная, Рейна, Эльбы, Одера и Вислы в сторону Немана, для многих эта весна должна была стать последней, самой последней. Для большинства. Но той весной их было столько, что "казалось, — писала мадам де Сталь, — невозможным по людскому счету, чтобы этот поход не мог завершиться удачно". На северо-восток ползли роты, эскадроны, батальоны, полки, дивизии и корпуса, словно экзотические змеи, без конца, они шли и шли, верящие и жаждущие военной жатвы.

На север! Кажется, что в эту пору жизни Все, все за птицами спешит к моей отчизне, Гонимое сюда таинственною волей. Пехота, конница и днем, и ночью в поле; Багровы небеса от зарева пожаров, И вся земля дрожит от громовых ударов. Война! Война!

В этом прологе к войне 1812 года, в котором от Атлантики до Литвы роились "бесчисленные муравейники пехоты", народы, следившие за чудовищным маршем, которого не помнили с времен Аттилы и Тамерлана, не могли справиться с подсчетами. Сам "бог войны" утратил над ними контроль, и бремя всей той арифметики пало на историков. А те никогда толком не были умелыми в сложении, поэтому в ученых книгах вы можете вычитать самые разные числа. Кукель, которому я верю более всего, вычислил, что Наполеон собрал в этот поход шестьсот семьдесят две тысячи человек, из которых в бой затем отправилось шестьсот двенадцать тысяч (это подтверждают последующие выкладки Лефевра — шестьсот одиннадцать тысяч). Французы, поляки, португальцы, испанцы, австрийцы, пруссаки, литвины, венгры, голландцы, бельгийцы, саксонцы, неаполитанцы, вестфальцы, баварцы, ломбардцы, хорваты, иллирицы, швейцарцы, баденцы, мекленбуржцы, обитатели маленьких графств Рейнского Союза и самых удивительных герцогств. Около трехсот пятидесяти пяти тысяч французов и триста двадцать тысяч иностранцев!

вернуться

106

В этом месте вспоминается мнение превосходного довоенного историка, Яна Кухаржевского: "Именно для того, чтобы на века погрузить Россию в варварство, и для того, чтобы сделать из нее исключительно азиатскую державу, Наполеон и собрался отстроить Польшу" ("От белого царизма до красного"). — Прим. Автора.

вернуться

107

Здесь и далее, стихотворные фрагменты: Адам Мицкевич "Пан Тадеуш", книга XI. Перевод С. Мар (Аксенова).

вернуться

108

Карл Маркс в "Капитале" приводит уникальный кулинарный рецепт, т. н. "супа Румфорда", цитируя книгу самого графа Румфорда "Политические, экономические, философские и т. д. Эссе":

5 ф. ячменя, 5 ф. кукурузы, на 3 пенса селедок, на 1 пенс соли, на 1 пенс уксуса, на 2 пенса перцу и зелени, итого на сумму 20 3/4 пенса, получается суп на 64 человека, при этом при средних ценах хлеба стоимость этого может быть ещё понижена до 1/4 пенса на душу.

— Benjamin Thompson. Essays political, economical and philosophical etc.; 3 vol. London, 1796–1802, v. 1, p. 294.//К. Маркс "Капитал", т. 1, глава 22

Маркс приводит этот рецепт как пример того, какими способами жадные капиталисты стараются подешевле прокормить своих рабочих, и указывает имя автора: "один американский краснобай, возведенный в баронское звание янки Бенджамин Томпсон, он же граф Румфорд".