Через шесть дней после Бородино Великая Армия с высоты Воробьевых гор увидала зеленые, синие и золотые купола двух тысяч московских церквей. Шатобриан почувствовал себя поэтом, описывая этот вид: "Москва показалась им словно бы некоей княжной, которая прибыла с невообразимых рубежей своей державы, украшенная во все богатства Азии, чтобы выйти за Наполеона". Только радость жениха продолжалась недолго. 14 сентября его войска вступили в город, покинутый армиями Кутузова и большинством обитателей — и в тот же самый день в Москве вспыхнули первые пожары. Французы пытались их гасить, но убийственная стихия возрождалась в сотне иных мест одновременно. Глядя на все это, Бонапарт шептал побелевшими губами:
— Ужас! Ведь это же они сами поджигают… Что за люди, это же скифы!
"Скифами" оказались преступники, выпущенные из тюрем и снабженные горючими материалами московским губернатором, Ростопчиным, который предварительно сжег даже свой собственный дом, приказав уничтожить по всей Москве все пожарное оборудование. Пожар охватил даже Кремль и квартиру Наполеона. Солдаты и свита вывели его в буквально последний момент, один из свитских впоследствии вспоминал: "Мы шли по раскаленной земле, под раскаленным небом, между двумя стенами огня". Только лишь 18 сентября дождь загасил пожары. Приблизительно половина города превратилась в пепелище. Из девяти тысяч ста домов более пяти тысяч перестало существовать. Французы расстреляли четыре сотни схваченных поджигателей.
Ростопчин достиг своей цели — он сжег Наполеону возможность склонить чаши весов в свою пользу, вызвав бунт россиян против царя.
По мнению советского исследователя, Евгения Тарле, у Наполеона в Москве имелось только два выхода. Первым было заключение мира с Александром. И он предпринял несколько попыток (в том числе и через Лористона), но безрезультатных. Жена Александра, царица Елизавета, так писала матери: "Если Наполеон предполагал, будто взятие Москвы нас сломит, то он сильно ошибался (…) Могу ручаться Тебе, что намерение императора останется неизменным. Даже если бы Петербург должен был разделить судьбу Москвы, он никогда не согласится на позорящий мир". Теперь царь мог позволить себе быть терпеливым; да, он проигрывал сражения и сдавал города, но время работало на него. Александр был готов отступать пускай даже и до Сибири. Ростопчин был прав, утверждая: "У империи имеются два могучих защитника: пространство и климат. Российский император останется грозным в Петербурге, в Казани он будет уже ужасным, а в Тобольске — непобедимым".
"У Наполеона оставался второй выход: разжечь в России крестьянскую революцию" (Тарле). Крестьянскую или буржуазную (Тарле — о чудо — не принял этого второго варианта во внимание) или же обе вместе. Но Ростопчин предвидел это и раздал бандитам горящие поленья. Филипп Поль де Сегюр в своих "Мемуарах" писал:
"Ростопчин боялся революции гораздо сильнее, чем поражения. Как ярый противник мира он предвидел, что в отношении этой многолюдной столицы, которую сами русские называют прорицательницей и предводительницей всего народа, Наполеон применит революционное оружие, наиболее подходящее, чтобы завершить начатое дело. Потому-то кровавым заревом пожара он решил оградить гениального завоевателя от всяких человеческих слабостей и от всяких слоев общества: от трона, аристократии и дворянства, от удерживаемого в подчинении народа, от солдат, в конце концов, от многотысячной массы ремесленников и купцов, образовывавших на то время в Москве зачатки среднего класса, в лоне которой была зачата Французская революция".
Теперь уже остается лишь выяснить, почему Бонапарт, хотя и побеждал, имел всего лишь эти два выхода в восьмом раунде императорского покера. Приближалась зима, и он знал, что его усталая армия не переживет встречи один на один со Снежной Королевой. После месяца нервных поисков средств избежать поражения — Наполеон спасовал и приказал отступать!
Это было наиболее героическое отступление во всей мировой истории. Ранняя зима пала на французов словно чума, с молчаливой жестокостью уничтожая их ряды. Уже всего лишь стотысячная Великая Армия маршировала в сторону Литвы в виде беспорядочной орды варваров, отчаянно огрызаясь в сражениях под Малоярославцем и Вязьмой, которые навязывали им отряды Кутузова и русских партизан.
Когда шли через Бородино, то среди тысяч обнаженных трупов нашли гренадера с оторванными ногами. Полтора месяца он питался мясом павших лошадей и пил воду из наполненных кровью ручьев[113].
113
Вот уважаю я В. Лысяка, но почему он не дает ссылок для таких "живописных" (читай: невероятных — не будем говорить здесь о гангренах, дизентерии, истощении и т. д) фактов. Я нашел источник этого потрясающего художественного свиста: "Между тем