Вот именно, давайте вспомним, что царь чрезвычайно любил полек. И потому терпеть не мог Багратиона, потому что, пока князь жил, даже монарх не имел легкого доступа к княгине Багратион[48]. Не любил он его еще и за то, что уступал ему (да еще и как!) в древности генеалогического дерева, в связи с чем не мог покупать генерала аристократическими титулами. Вот второе, наряду с госпожой Беннигсен объяснение странного на первый взгляд факта, что самый способный российский офицер не был поставлен во главе армии в третьем раунде императорского покера.
Этот третий раунд состоял из десятка полтора мелких и двух крупных сражений. В то самое время, пока Наполеон разводил политику в Варшаве и других польских местностях, французские маршалы старались как можно лучше выполнить его указания. Ланн со своим корпусом под Пултуском ввязался в длящиеся целые сутки бой с обладавшей колоссальным численным преимуществом армией Беннигсена и, в конце концов, отпихнул ее, благодаря тому, что на помощь ему пришел Даву (я уже говорил: в этом раунде маршалы показали замечательные примеры сотрудничества). Под Голымином этот трюк был повторен: французы отпихнули Беннигсена и Буксгевдена. Российские генералы получили от Александра приказ любой ценой выкинуть французов на левый берег Вислы. Они старались, но в многочисленных мелких битвах и стычках карты Наполеона оказывались более сильными — маршалы все время выигрывали и продвигались вперед.
Беннигсен решил остановить французов под Илавой Прусской, и там то 8 февраля 1807 года произошло генеральное сражение. И была это — как с ужасом вспоминали в течение многих лет — "не битва, а резня". Наполеон присутствовал, поскольку столь крупными столкновениями должен был командовать лично. В какой-то момент он бросил в наступление свой центр, корпус Ожеро. Он хотел повторить Аустерлиц, но под Аустерлицем было солнце, а под Илавой Прусской — снег. Снег был сильной картой Александра в императорском покере. Здесь эта карта появилась в первый раз. И через пять лет вернется в качестве крупнейшего козыря.
Битву под Илавой Прусской я подробно описал в романе "Колыбель". Сейчас же напомню лишь наиболее важные факты. Когда корпус Ожеро двинулся в наступление, неожиданно началась метель и ударила ему в лицо. "Когорты центральной группировки французской армии, ослепленные адской поземкой, спутали направление и, не осознавая того, брели с трудом к холмам, прямиком в пасти российских орудий. Россияне, которым метель дула в спины, тут же подтянули громадную батарею из артиллерийской цепи, прервали огонь по всей линии и ожидали. Они ожидали ослепленную добычу, которая была все ближе и ближе, беззащитная, обремененная жестоким приговором рока. Те, что стояли при пушках, уже знали, что не будут сражаться, они только лишь расстрельный взвод, и все, что им осталось, это безнаказанно палить в приближающиеся толпы"[49]. И они расстреляли. В течение четверти часа маршал Ожеро потерял весь свой корпус чуть ли не до последнего человека (сам он был тяжело ранен). История, вплоть до битвы под Илавой, не видела еще подобной гекатомбы, рекордной с точки зрения скорости исполнения.
Спас Наполеона "циркач Франкони". Бонапарт, видя, что все рушится в тартарары, подъехал к нему и сказал ему с улыбкой, столь свободной, как того требовала отчаянная ситуация:
— Иоахим, ты же ведь не позволишь, чтобы эти азиаты съели нас живьем?
И тогда первый кавалерист Франции, сын корчмаря, Иоахим Мюрат, в вышитом золотом полушубке (понятное дело, собственного покроя), с плюмажем из страусовых перьев на шляпе, сидящий в седле, под которым вместо чепрака была постлана леопардовая шкура, дирижируя тросточкой с золотым навершием, повел по льду крупнейшую во всей мировой истории кавалерийскую атаку- девяносто эскадронов конницы! Удар был настолько чудовищным, словно кто-то грохнул обухом топора по голове. Российские линии лопнули и были растоптаны под копытами, зато галеон Империи мог плыть дальше.
Побоище в Илаве Прусской невозможно описать. Даже самые старые солдаты от перепуга чувствовали, как немеет кожа. Французы потеряли пятнадцать тысяч человек, Беннигсен — почти что половину армии. Наполеон, мрачный как никогда, лично помогал собирать раненых, в то время как армия, вместо того, чтобы вопить "Ура!", кричала: "Да здравствует мир!", "Да здравствует Франция и мир!", "Хлеба и мира!". Через несколько дней император написал печальные слова: "Отец, теряющий своих детей, это не победитель. Крик сердца гасит мираж славы".
48
Царь переждал, когда супруг авантюрной княгини, "в отношении которой — как писал кто-то — краснели гетеры ренессанса", погибнет в 1812 году, и только лишь после того изменил с ней другой польке, своей многолетней наложнице, Нарышкиной. (Подождали и другие великие люди тогдашней эпохи: Меттерних, Гентц и др.).
Нарышкина в знак мести занялась адъютантом Александра, генералом Ожаровским. Царь прихватил парочку "in flagranti" и великодушно простил обоих. — Прим. Автора.