В 1809 году, когда Австрия посчитала будто бы пришло самое время, чтобы "набить корсиканскую рожу" (слова одного из венских дипломатов) "узурпатора", развалившегося на троне в Париже, и объявила ему новую войну — Россия изображала из себя союзницу Франции и ввела свою армию на территорию австрийской Галиции. Правда, армия эта совершенно не воевала с австрийцами, зато трудолюбиво мешала армии князя Понятовского в освобождении этой территории, но все это весьма красиво называлось так, что Россия помогает своему французскому приятелю в борьбе с Веной. К тому же еще, чтобы еще сильнее подольститься к Бонапарт, царь робко спросил, а не мог бы его "брат" на время этой вот кампании приять в свое военное окружение нескольких молодых российских офицеров, ибо, где же еще, как не под крылом величайшего военачальника всех времен, обучаться те искусству воевать? Наполеон выразил согласие, и царь прислал к нему "учиться" трех офицеров во главе с Чернышевым.
Молодой и задиристый Чернышев с места понравился "богу войны". Его штабным офицерам — уже несколько меньше, хотя, по своему обычаю, он всех очаровывал и кадил всем ладан:
— Можете мне верить, потому что я люблю ваш народ, даже тогда, когда мы сражаемся друг с другом. Я предпочитаю вас австрийцам (…) Ваш народ обладает энергией, у каждого француза имеется душа, честь и амбиции. И мне это очень нравится!
Французы глядели в косые, прищуренные глаза молодого человека и не знали, что думать об этом неожиданном обожателе, которого император осыпал похвалами и даже наградил после Ваграма (битвы, в которой Австрия потерпела страшное поражение) крестом Почетного Легиона.
Через полмесяца после Ваграма, 23 июля 1809 года, Чернышев вернулся в Петербург и месяцем позднее, 21 августа, Александр выслал его снова в Австрию с двумя письмами. Первое из них, врученное адресату 1 сентября в венском дворце Шёнбрунн, предназначалось "брату". В этом письме царь радушно распространялся о своей дружбе к "Monsieur mon frére" ("Мои дела находятся в руках Вашего Императорского Величества. Со всей открытостью доверяюсь дружбе, которую питает ко мне Ваше Императорское Величество"), речь же в письме шла лишь о том, чтобы Наполеон не увеличивал этой — как он это шикарно определил — "ci-devant Pologne" (бывшую некогда Польшу — фр.) (кстати, просьба эта исполнена не была, и в тот год Бонапарт весьма заметно увеличил площадь Герцогства Варшавского).
Второе письмо Чернышев завез в венгерский замок Дотиш, где проживал разбитый император Австрии, Франц. Правда, в этом письме черным по белому говорилось, что Россия — союзник Франции и Австрии помогать не может, но Чернышев успокоил Франца устным посланием от царя: временно они обязаны так писать, но, потерпите, а там поглядим, кто возьмет верх.
С той поры полковник Чернышев был постоянным связником между Наполеоном и Александром и делал это с рвением врожденного кавалериста. Кто-то подсчитал, что за неполные четыре года он преодолел по этому маршруту более десяти тысяч миль! Как-то раз он преодолел расстояние из Петербурга в Байонну (на берегу Бискайского залива) и назад, то есть, почти семь тысяч километров, за тридцать четыре дня! Для тех времен это было рекордным достижением, и только лишь доверенный курьер Бонапарт, Мусташ, мог бы с ним сравниться. Чернышев делал это столь регулярно, что в Париже, в котором пребывал чаще, чем в Петербурге, его называли "почтальоном".
А еще его называли там же "красавчиком Чернышевым" ("Le beau Tchernitcheff"[81]), ибо — как заверяла в своих воспоминаниях мадам д'Абрантес — был он настолько красив, что перед его магнетической силой не могла устоять ни одна из женщин. Германский герцог Карл де Клари-эт-Алдринген, развлекавшийся в Париже в 1810 году, характеризовал его таким образом: "Талия стиснута словно карикатура всех российских силуэтов, фигура привлекательная, но выражение лица калмыцкое; зовущие глаза, буйные волосы локонами, тщеславный, пустой и завоевательный, в белом мундире, шляпа с громадным султаном — вот каким был этот самый пожиратель сердец".
Чернышеву, который поселился в Париже в доме на улице Тетбу, пожирание сердец служило не одним лишь физиологическим возбуждениям — скорее уж, для добычи шпионских сведений, поскольку, как он сам признавался царю: "Женщины в Париже играют большую роль". Калмыцкие губы и глаза были там чем-то настолько экзотическим, что на дам действовали словно наркотик. "Наверняка, не все умирали из любви к нему, ер все были им опьянены…" — написала герцогиня д'Абрантес, которая, похоже, и сама была им опьянена.
81
Французы до настоящего времени пишут его фамилию, чаще всего, фонетически, через "Т": "Tchernitcheff или же Tchernychev. Семейство Чернышевых происходило от польского политического изгнанника XVI века, Черницкого. — Прим. Автора.