Но давайте пойдем дальше. Бонапарт прекрасно знал слишком жаркую страсть своей сестры Полины (он ее даже посылал лечиться к известным медикам, но от нимфомании даже сегодня сыворотки еще не изобрели), ругал ее за чрезмерную частоту наставления рогов дону Камилло, и каждого ее любовника, до которого ему только лишь удавалось добраться, незамедлительно отсылал в отдаленные военные аванпосты (в основном, в Испанию) или же, если это был не французский офицер — убирал каким-то иным способом. Ее романа с Чернышевым Наполеон "не заметил", хотя о нем сплетничал весь Париж. Странно.
Отношения между монархом-повелителем двух третей континента и самым обычным курьером были настолько сердечными, что императорский двор находился в постоянном изумлении. Наполеон приглашал Чернышева на обеды, на балы в Фонтенбло, на охоты; он желал все время иметь его рядом с собой, осыпал милостями, ласкал, гладил, хотелось бы сказать: усыплял. Полицейский крот Фуше в Гамбурге, Людовик Антуан Фовелет, прозванный Бурьенном, отметил в своих "Мемуарах": "Что для меня всегда было странным, это поведение Наполеона в отношении месье Чернышева (…) Наполеону сообщили про его секретные махинации, но он ни в малейшей степени не изменил своего отношения к нему, все так же относился к нему с такой же, как всегда, симпатией, окружая сердечной снисходительностью". Снова это: "странно". Только вот Бурьенн, который понятия не имел "а что же играется", пояснил это себе… любовью императора к покою и его великодушием! Обмен светскими поклонами с главой вражеской шпионской сети во имя любви к покою! Все "страньше и страньше".
В свою очередь из "Воспоминаний" начальника полиции и разведки, князя Ровиго (Савари), а прежде всего, из мемуаров префекта парижской полиции, Стефана Паскье, нам известно, что оно окружили Чернышева "опекой" сразу же по прибытию того "на брега Сены". Для этой цели, по приказу Наполеона и под протекцией министра иностранных дел Маре, создали специальную следственную ячейку, которой руководил специалист по наблюдениям за подозреваемыми, инспектор Фодрас. Финал должен был выглядеть следующим образом:
Сразу же после бегства "красавца полковника" в Россию, 26 февраля 1812 года, полиция обыскала его жилище, и — какая удача — хотя он сжег компрометирующие бумаги, один листочек нашелся. И на нем содержались тайны Великой Армии, подписанные буквой "М". Забрасывая документы оптом в камин, Чернышев не заметил, что данный листок упал на пол и скользнул под ковер. Листок отдали Савари, тот незамедлительно отправился к военному министру, Кларку, приказав ему собрать всех начальников департаментов, и спросил, не узнает ли кто-нибудь из них почерк. Никто из собравшихся почерка не распознал. Тогда у Савари родилась идея связаться с начальником генерального штаба, Бертье, и — вторая удача! — секретарь Бертье сразу же узнал почерк переплетчика военного министерства, некоего Мишеля. Мишеля арестовали вместе с сообщниками (Мозес, Саже и Салмон) и из него выдавили, что его связником с Чернышевым был портье российского посольства, австриец Вюстингер. Мишель написал под диктовку письмо связнику, договариваясь с ним встретиться в кафе. Вюстингер на встречу прибыл, и таким образом все рыбы попали в подсак, чтобы очутиться в тюрьме Ла Форс.
Даже пропуская тот факт, что, как Паскье, так и все другие полицейские эпохи постоянно лгали в своих мемуарах, затушевывая, умалчивая или переиначивая массу секретных розыгрышей наполеоновского времени (им неудобно было при Бурбонах хвалиться своей борьбой с врагами Наполеона — например, Савари практически вообще не упоминал о своей правой руке, Шульмайстере) — приведенная выше официальная реляция уже на первый взгляд пробуждает недоверие столькими "удачами! (скользнувший под ковер листок) и наивностями (изменник, подписывающийся первой буквой своей фамилии!), что ее спокойно можно посчитать сказкой и задать себе вопрос: а что с ее помощью пытались скрыть?
Ответ на этот вопрос дает содержимое досье № F-7 6575 парижского Национального Архива и описания в прессе процесса шпионов, который — как сообщила "Gazette de France" — начался 13 апреля 1812 года. Так вот, Вюстингеру никаких обвинений предъявлено не было, из него сделали лишь свидетеля (!), в качестве мотива такого решения указав на то, что он является иностранцем! Но это никак не помешало генеральному прокурору, месье Легу, заочно обвинить… Чернышева, словно бы тот был французом[83]!
83
Российский посол в Париже, Куракин, подал в связи с этим резкий протест. — Прим. Автора.