Коленкур, собственно, и не заслуживал доверия, поскольку в течение многих лет своей деятельности в качестве офицера, депутата, посла и, в конце концов, министра иностранных дел Франции он был плохим советником — в течение всего этого времени он советовал своему хозяину все, что было полезно для Александра, а Наполеон не обратил на это внимания, во всяком случае, не такой степени, в какой должен был бы это сделать. Коленкур попросту влюбился в царя (что свидетельствует о том, что и сам Александр был недюжинным чародеем — царю не удалось очаровать Савари, зато эта штука прошла с Коленкуром), и французский дипломат стал если не русофилом, то царефилом. Даже в 1812 году, когда война была неизбежна, а спесь царя нарастала изо дня в день, "маркграф де Коленкур, очарованный благородством самодержца и оказываемым ему лично доверием, еще сдерживал громы в руке своего повелителя" (Потоцкая).
Первый раз Коленкур был послан с дипломатической миссией в Петербург в 1801 году, будучи всего лишь полковником егерей. Отправленный в качестве посла в 1807 году (к этому времени он уже был генералом и Великим Конюшим Империи), он немедленно был опьянен царем и начал вести себя словно робкая девонька-подросток в присутствии обожаемого ею актера-кинозвезды. Александр сразу же заметил посредственность этой креатуры и, имея ее в руках, но вместе с тем, желая удержать ее как можно дольше, выкупал Коленкура в дожде милостей, наград, вежливых слов и даже интимностей, допустил чуть ли не в семью и практически дословно "носил на руках". Коленкур — посол величайшей державы тогдашнего мира — чувствовал себя все время словно та девочка-подросток перед первым поцелуем от знаменитого любовника. Пусть снаружи и наполненный богатством и достоинством, француз все время болел отсутствием свободы и естественности, что было видно; вдумчивый наблюдатель мог бы встать рядом, чтобы поддержать месье посла, когда тот споткнется о собственные сапоги. Таким вдумчивым наблюдателем был посол Сардинии, Жозеф де Мейстр:
"Меня весьма забавляют наблюдения за Коленкуром. Он родился в аристократической семье и выпячивает это; сам представляет монарха, который потрясает всем миром, он имеет что-то около шести или семи тысяч франков ренты, повсюду суется, и все же — хотя весь купается в золотом шитье — мину имеет глупую, и всегда чопорен, словно палку проглотил. Не ошибаются те, кто говорит, что выглядит он словно "белошвейка Нинетта на придворном балу". Этот человек, который мог сделать все, что желал, запинался перед неподдельным достоинством, что меня неоднократно поражало, причем, с момента начала трагедии".
Трагедия здесь заключалась в удивительной слепоте Наполеона. Хотя Коленкур банально "ложился" под царя и даже совершал дипломатические шаги, противоречащие инструкциям из Парижа, и хотя Бонапарт замечал кое-какие проявления царефилии своего дипломата — он не снял его с должности, совсем наоборот, даже одарил титулом герцога Виченцы. Возможно, он считал, что, имея в Петербурге в качестве посла "приятеля Александра" (так называли Коленкура), лучше привлечет царя к себе, легче его обманет; но нет никаких сомнений, что Наполеон ошибся.
Стоило ему это дорого, и не только в игре, но и в денежном эквиваленте. Он желал, чтобы его посольство в столице "брата" блистало, и Коленкур по различным предлогам выдаивал из французского казначейства огромные суммы, а потом хвастался в Зимнем Дворце своими доходами. Любопытный свет бросает на этот аспект шестого раунда достаточно редкое печатное издание XIX века из моего наполеоновского книжного собрания — мемуары баронессы де Рейсет, вращавшейся на петербургской придворной ярмарке в течение всей деятельности Коленкура.
Был ли Коленкур таким же, как Талейран, изменником? Да, мы еще дойдем до этого. Был ли он одновременно и царским шпионом? Такая гипотеза существует, но, хотя я сам выдвинул и старался доказать гипотезы о шпионской деятельности мадемуазелей Бургуан и Жорж и "обведении вокруг пальца" Чернышева, доказывать данное предположение я бы не взялся. Имеется слишком мало предпосылок (не говоря уже об отсутствии доказательств), и меня не убеждают даже подчеркнутые Жоржем Лефевром в его труде дружеские отношения, связывающие Коленкура с главой (еще перед Чернышевым) российской разведывательной сети в Париже, Нессельроде. Тот, правда, написал шифром (здесь "Людовика" обозначает Александра) к себе в центр, что Коленкур делает все возможное, чтобы "отблагодарить за доверие, которым одарила его Людовика", только ведь это еще ни о чем не свидетельствует[86].
86
Как в таком деле можно схлопотать по рукам, свидетельствует казус тех историков (Байле, Мартенс, Арндт), которые в началах нашего (ХХ-го — Прим. перевод.) столетия, пользуясь архивными материалами библиотеки Тьер, обвинили Коленкура в самой банальной измене, совершенной в 1813 году при заключении перемирия в Пойшвице. Другие историки (в том числе и великий Массон) эти обвинения отбросили, показывая (по моему мнению, не слишком убедительно), что обвинители тенденциозно интерпретировали содержание документов. — Прим. Автора.